Иван Семин - Сталинградские были

Старший сержант Козырев сидел возле стола, на котором в консервной банке чадил густо посоленный бензин, и читал армейскую газету «На защиту Родины». Против него, прислонясь к дверной притолоке, стоял рядовой Ермишин. Из-под упавшего на лоб спутанного чуба поблескивали большие навыкате глаза. На тонком с горбинкой носу уселись крапинки копоти. Но он, не обращая ни на что внимания, посапывал трубкой и внимательно слушал чтеца, стараясь не пропустить ни одного слова.

Когда Козырев умолк и принялся аккуратно складывать газету, Ермишин переступил с ноги на ногу и покачал головой:

— На что только надеются, идолы! Лошадей и собак поели. Кошек и тех в живых не оставили.

— А вороны? — усмехнулся Козырев. — Вороны у них теперь самое лакомое блюдо. Едят, только перья летят!

— Выходит, как у французов в двенадцатом году…

— Где там! — махнул рукой Козырев. — Французам из Москвы хоть на Смоленск дорога оставалась, а эти ни туда и ни сюда — колечко. Как это там наши поют: «Колечко мое, колечко, съедена лошадь и свечка…»

Он для убедительности покрутил перед собой пальцем, потом подошел к стоявшему в углу землянки топчану и окликнул:

— Товарищ младший лейтенант, вставайте! Время!

Спавший на топчане высунул из-под шинели взлохмаченную голову, поморгал по-детски недоуменно глазами и опять спрятался под шинель.

— Умаялся бедный, — сочувственно проговорил Козырев. — Три ночи не спал. Дивизии вперед двигаются. Надо узнать, что и как, надо обеспечить связь.

Младшему лейтенанту Портерову действительно было не до сна. Он, как командир взвода связи, обеспечивал связь наступавшим частям и радовался. С наблюдательного пункта командарма он видел, как шли грозные советские танки, как метались в панике гитлеровцы.

После шести месяцев тяжелой борьбы воины 62-й армии соединились с войсками генералов Батова и Чистякова. Радости и ликованию не было конца. Но враг продолжал сопротивляться.

Портеров, не ожидая повторного оклика, вскочил, потер лоб и улыбнулся:

— Одесса снилась… Солнечная, шумная… Народу — пушкой не прошибешь! Будто поднимаюсь я по нашей знаменитой приморской лестнице, а навстречу друзья: «Портеров, айда к морю!..» Люблю я, братцы, море, особенно на закате! Глядишь, и кажется тебе, будто солнце упало в воду, растворилось в ней, и от этого все море как в позолоте. Только было я собрался идти с товарищами, а тут…

— А тут будят, — вставил Козырев, улыбнувшись.

— Да, — вздохнул младший лейтенант. — Но ничего, побываем еще у моря…

В Сталинград Портеров прибыл с бригадой морской пехоты, но воевать вместе не пришлось: на второй день его вызвали в штаб и направили командиром взвода в армейский полк связи.

С той поры он прокладывал телефонные линии, хранил боевое имущество взвода, обучал новичков-связистов. Ходил он и в разведку, когда надо было собрать сведения о связи противника. Доводилось ему не один раз отбивать со своим взводом и вражеские атаки, когда немцы пытались прорваться к штабу армии. Любое дело Портеров выполнял с огоньком, но о море не забывал и под гимнастеркой всегда носил полосатую тельняшку, которая напоминала ему безбрежные морские просторы.

— Товарищ младший лейтенант, говорят, вы во флоте служили? — спросит его, бывало, кто из однополчан-офицеров.

— Черноморец.

— Давно на сушу высадились?

— После Одессы.

— За это время небось все ленточки с фуражки порастеряли?

— На фуражке лент не носят. Ленты для бескозырки положены. А насчет «порастерял» можете не беспокоиться.

Портеров бережно вынимал из кармана черную муаровую ленту с золотой надписью, расправлял ее и выразительно произносил:

— Два конца — два понятия. Один — любовь к жизни, другой — презрение к смерти. Ясно?

Ермишин, как и другие бойцы взвода, любил своего командира за морскую хватку и очень огорчался, что ему ни разу не выпало случая сходить с Портеровым в ночной поиск. На такие операции Ермишина почему-то не назначали, а сам он не напрашивался. Но сегодня он не утерпел и попросил:

— Товарищ младший лейтенант, разрешите пойти с вами в разведку.

Портеров удивленно посмотрел на бойца, нахмурил брови и взялся за подбородок, что нередко делал в минуты серьезного раздумья. Ермишин смущенно затоптался на месте, полагая, что командир неодобрительно отнесся к его просьбе. Но Портеров думал, почему он раньше не брал с собой Ермишина? Верно потому, что Ермишин выглядел нерасторопным, стеснительным. Зато хватка у него медвежья. «А нерасторопен, может, оттого, что не был в настоящем деле», — заключил Портеров и вслух сказал: