Вадим Пеунов - Об исполнении доложить

И вот оказывается, в апреле 1941 года с ним ничего не случилось. Жив, здоров и продолжает работать. Но тогда что-то встревожило гитлеровскую военную контрразведку — она ищет. И есть в ее распоряжении какие-то сведения, она ищет именно в Донбассе, там, где когда-то воевал Сергей Скрябин, где работал его отец, где жила и погибла его мать. Какой характер носят эти сведения? Общий, мол, кто-то, возможно, передает секретные сведения советской разведке? Или нечто более конкретное?

На следующий день из Ростова прибыли пеленгаторы. За эфиром было установлено круглосуточное наблюдение.

Борзов сообщил сведения, которые я у него просил. Они касались Сугонюка. Дивизия, упомянутая в его красноармейской книжке, принимала участие в нашем контрнаступлении под Бердичевом с 12-го по 15 июля. Понесла большие потери. В настоящее время ее номер передан другому, вновь сформированному соединению. О 6-м полке этой дивизии конкретных сведений вообще нет. Полевой госпиталь № 35767 размещался на восточной окраине пригорода. Со второй половины июля о нем ничего не известно, по-видимому, попал в окружение.

Эти данные говорили о том, что после эвакуации Сугонюка с госпиталем стряслась беда… В первые недели войны такое случалось нередко.

Мне хотелось осмотреть парашют, припрятанный Сугонюком. Можно было просто изъять его, но я считал пока это преждевременным.

Надо было увести Сугонюка из дома. По просьбе капитана Копейки главврач райбольницы послал Сугонюку открытку: «Уважаемый Прохор Дмитриевич, наша больница обязана вести постоянное наблюдение за состоянием вашего здоровья. Поэтому просим явиться к нам в больницу в пятницу в удобное для вас время. Если необходим транспорт, колхоз его предоставит».

Но Сугонюк в больницу не явился. Открытку главврача привезла Надежда.

— Плохо ему, боится, что растрясет дорогой…

Главврач встревожился: «Надо проведать. Фронтовик, много ли таких у нас, а мы в текучке забыли о нем».

В ту же пятницу в начале первого ночи мне в гостиницу позвонил дежурный из отделения НКВД.

— Вас приглашает «Звездочка». Машину выслали. Это пеленгатор. Что там?

По ухабистой ночной дороге, освещаемой лишь узким лучом синих фар, легкая полуторка мчалась на предельной скорости. Тут бы пригодился шлем танкиста.

Командир пеленгатора, молоденький лейтенант лет двадцати двух, считавший себя бывалым воином (училище закончил перед войной), расстелил карту.

— В двадцать три пятьдесят четыре приняли сигнал. Но слабый, мешали помехи. Второй пеленгатор не смог выйти на него. Передатчик работал четыре минуты. Потом сигнал вообще затух, — доложил лейтенант.

Прочерченный на карте пеленг уходил на восток с небольшим смещением к югу. Он пересек хутор Первомайский, коснулся двух сел: Карповки и Александровки.

Парашют и пеленг — в одном районе. Случайное совпадение? Но я любил такие «случайности», кропотливо и с удовольствием разыскивал и собирал их. Накопившись, они приобретали ценное свойство: указывали объект.

И хуторок, и село Карповку надо было брать под контроль. Но в тот момент я прежде всего подумал об Александровке.

— Второму пеленгатору немедленно выехать вот к этому селу, — показал я на карте. — Держаться на некотором расстоянии. Днем замаскироваться в посадке, ночью быть в движении. Работать круглосуточно.

Лейтенант откозырял: «Есть выдвинуть второй пеленгатор в район села Александровки».

В субботу, уже к вечеру, нас с капитаном Копейкой посетил врач, побывавший у Сугонюка.

— Ему нужна немедленная операция, а он — ни в какую. Грубит. «Сдохну дома, хоть на сельском кладбище похоронят. Жене на могилу ближе ходить». А у него начался некроз тканей, омертвение, — уточнил врач, решив, что мы с капитаном в медицинских терминах люди недостаточно сведущие.

Состояние Сугонюка было для меня знакомым. Я знавал раненых, которые заявляли: «Лучше умереть от гангрены, чем остаться инвалидом». Люди, потерявшие мужество… Натерпевшиеся, настрадавшиеся. Их можно было понять. Но в госпиталях с таким настроением не особенно считались. «Гангрена. Нужна ампутация». И ее делали.

Я сказал об этом врачу. Он ответил:

— Здесь иной случай. У меня создалось впечатление, что Сугонюк боится не столько врачей, сколько фронта. Он же понимает, что война за полгода не закончится. Придет время, он выздоровеет…

— Для такого вывода есть веские основания? — поинтересовался я.

— Веских нет, — замялся врач. — Скорее что-то интуитивное. И еще одно: как я понял из рассказа жены, каждые семь-восемь дней у него в районе раны появляется флегмона. Одну из них я видел. Завтра-послезавтра прорвется. Эта флегмона как-то автономна по отношению к ране, живет своей собственной жизнью.