Борис Егоров - Продолжение следует...

— Но это всё обычное, как у многих, — закончил рассказ ученик.

— А что у вас не так, как у других? — спросил директор.

— Самое памятное для меня, — ответил он, — это первый в жизни выговор перед строем. Я получил его в спецшколе, когда мы были летом в летних лагерях. Это был даже не выговор, а арест на трое суток. Такой позор! С меня сняли ремень... А вышло так, что, когда я стоял в карауле — охранял бензобак, ко мне приехала из Москвы Люся. Ну, часовой и его любимая девушка присели поговорить. А тут идёт разводящий... Всё остальное понятно. Я мужественно вынес наказание, потом мы поженились. У нас четверо детей, и все озорники. Каждый раз, как мы отмечаем день рождения детей или годовщину свадьбы, я вспоминаю тот пост у бензобака.

...В 1949 году учителя Таганского района отмечали семидесятилетие математика Николая Иннокентьевича Старова. На юбилей пришли и бывшие «спецы».

Среди них — Васильчук. Он присутствовал на празднике не только как ученик, но и как коллега, ибо успел уже окончить механико-математический факультет Ленинградского университета.

Васильчук преподнёс Старову корзину цветов и... контрольные работы с отметками Старова за 1939 год.

Поздравляя своего учителя, он сказал:

— Мы любили вас за то, что вы внушали нам: «Если вы решили, что ответ готов, подумайте ещё одну минуту». Однажды вы спросили меня: «Кто был самым выдающимся математиком всех времён и народов?» Я сразу же ответил: «Лобачевский». На что вы сказали: «Вот поторопились... Самым выдающимся был тот далёкий предок, который впервые понял, что есть число „2“».

...Преподавательница немецкого языка Лидия Семёновна Синицына получила письмо от учащегося Щелчкова.

В немецком Щелчков преуспевал, сто новых слов отвечал Синицыной без запинки. На фронте оружием его были рупор и радиоустановка. Выходил на передовую и обращался к гитлеровским солдатам...

В письме Щелчков сообщал, что однажды он допрашивал пленного. Пленный оказался учителем из Гамбурга и сказал: «Хотя я всю жизнь изучал Достоевского, но силу русского человека так и не понял. Только сейчас начинаю понимать. Россия не та страна, которую нам рисовали с детства».

Я пишу об учителях, потому что подвиг их должен быть отмечен. Сотням ребят, будущим офицерам, они дали не только образование — они сообщили им замечательную, благородную жизненную интонацию. И по ним, по учителям, как по камертону, сверяли офицеры звучание своих мыслей и своих сердец.

Совсем недавно, когда за столом офицерской встречи один из её участников неуважительно высказался о спецшкольной преподавательнице, другой, сидевший напротив, посмотрел на него в упор и сказал:

— Встань и извинись!

Провинившийся хотел обратить свои слова в шутку, но на него строго смотрели двадцать пять пар глаз, и все двадцать пять человек повторили:

— Встань и извинись!

Обронивший шальное слово поднялся и попросил прощения.

Несколько сурово для застолья товарищей, но справедливо!

Своих преподавателей «спецы» помнили всегда, не забывали, писали им письма. Получала такие письма и преподавательница литературы Екатерина Тимофеевна Костенко.

24 мая 1945 года она возвратилась из поездки в Чернигов, на свою родину. Все родные её погибли. И от дома даже на память ничего не осталось. Искала фамильную реликвию — книгу Коцюбинского «Фата моргана» с дарственной надписью автора её отцу. Не нашла.

Одинокая, приехала в Москву, домой, и в почтовом ящике нашла конверт с письмом двух учеников и их фотографиями. «Спецы» писали, что вернулись с победой, заходили к ней, но не застали, желали ей здоровья. Письмо было подписано: «Ваши ученики, они же и ваши сыновья».

А офицер Болдырев 9 мая 1946 года прислал ей домой корзину цветов и в ней записку: «Если вы живы, я счастлив. Цветы всегда буду слать вам».

Он жил не в Москве, но каждый год 9 мая ей приносили цветы, которые он заказывал.

А однажды приехал сам и пригласил старую учительницу на концерт артистов Ленгорэстрады:

— Пойдёмте, послушаем, Екатерина Тимофеевна. Артисты выступают с той программой, с какой выступали у нас в госпитале в тысяча девятьсот сорок третьем году... Тогда они помогли нам выжить.

...А телефон всё продолжал звонить. Я снова услышал голос Владимира Дергачёва из второй спецшколы.

— Приходи, открылся музей.

Музей большой, он занимает весь холл второго этажа и начал уже давать «отростки» по коридорам.

У входа в него уже не одна, а три мемориальных доски.