Мартын Мержанов - Так это было

После совещания многие руководители рейха, забрав с собой чемоданы, сели в машины и взяли курс на запад. Удрал и Геринг. Риббентроп уложил пять больших чемоданов, заготовил паспорта на чужие фамилии, взял с собой ящики с продуктами и вином и удалился в неизвестном направлении.

В подземелье доносились разрывы тяжелых снарядов. Это нервировало Гитлера. Он звонил в обезглавленный штаб военно-воздушных сил и спрашивал:

— Знаете вы, что советская артиллерия обстреливает центр Берлина?

— Нет, — отвечали ему.

— Разве вы не слышите?

— Нет, ибо располагаемся в местечке, отдаленном от Берлина.

Так печально закончился пятьдесят шестой год жизни фюрера.

…А в это время Герман Геринг мчался в горы Баварии.

В последнее время отношения Гитлера с Герингом значительно ухудшились. На сегодняшнем совещании фюрер даже не упомянул его имени.

…Весь долгий путь Геринг дремал. Автомобиль выехал на извилистую дорогу, искусно построенную молодцами генерала Тодта, в подземный коридор, и только тогда машина остановилась перед двойными, тяжелыми бронзовыми воротами. Часовые подошли, откозыряли, и Геринг очнулся. На лифте рейхсмаршал поднялся в резиденцию канцлера и вошел в круглый зал с огромными стеклянными окнами, из которых открывался предутренний вид на цепь гор…

Как-то один из приближенных фюрера сказал:

— Здесь, высоко над миром, Гитлер противопоставляет себя вечности, отсюда объявляет войну векам.

А теперь в этот зал вошел «второй наци» империи, вошел с мыслью стать первым…

В бункере продолжали ждать чуда. Вместе с другими, особо приближенными, с Гитлером оставался Артур Аксман…

Здесь мне представляется возможным сделать небольшое отступление об этом человеке, с которым журналистская судьба свела меня более чем через два десятилетия после описываемых событий.

Многое, о чем он говорил, мне было известно из противоречивых книг мемуаристов, которые не жили в бункере и знали все понаслышке. Тем более было важно услышать рассказ очевидца, пусть даже тенденциозный. Во всяком случае, он невольно рисовал не только физическую, но и политическую смерть фашистских бонз.

На протяжении всей книги, по мере надобности, я буду возвращаться к беседе с Аксманом, а пока познакомлю читателей с уцелевшим фюрером германской молодежи.

После войны ему удалось бежать из Берлина, но все же он угодил в Нюрнбергскую тюрьму, был осужден на пять лет, отсидел и начал было заниматься коммерческой деятельностью, как по требованию западногерманской общественности был вновь судим гражданским судом за гибель тысяч юношей, обманутых им. Состоялся суд. Шел он долго. На него влияли со всех сторон, в конце концов было вынесено решение: «Учитывая давность преступлений, а также инвалидность подсудимого, оштрафовать Аксмана на 35 тысяч марок и… вернуть ему усадьбу на окраине Западного Берлина…» Итак, Аксман уцелел.

Когда же появилась возможность посетить Западный Берлин и повидаться с Аксманом, я не пренебрег ею. Я отдавал себе полный отчет в том, что Аксман не может говорить вполне объективно, и все же беседа со столь редким свидетелем «смертного часа» была небезынтересна.

Телефонная книга Западного Берлина предоставляла в наше распоряжение множество Аксманов, но среди них не было ни одного Артура. Тогда на помощь пришла справочная.

Артур Аксман некоторое время не понимал, чего от него хотят советские журналисты. Но затем согласился на свидание.

Точно в назначенный час мы с Львом Бурняшевьм, корреспондентом агентства печати «Новости», приехали на Имшеналлею, 80.

Это большая усадьба на берегу Ванзее, с красивым зеленым лугом, в окружении столетних платанов, лип, дубов. На пригорке — двухэтажная дача из стекла и алюминия, хорошо вписанная в пейзаж.

Аксмана мы застали за копанием цветочных грядок. Это высокий человек с седеющими висками, лет 53—54. Правая рука у него в черной перчатке — протез. (Он потерял руку в первый день войны на Восточном фронте.)

Я смотрю на цветочки, и мне чудится, будто история дает неправильные показания. Словно и не было разгрома фашизма, самоубийства Гитлера, не было и клятвенных заверений Аксмана в преданности своему фюреру.

Тишина. Вдали, сквозь платаны, видна огромная водная поверхность, по которой плывут парусные лодки. Слышен по-летнему веселый птичий гомон. Так это далеко от темы предстоящего разговора. О подземелье, о бункере, об опаленных улицах Берлина, о грохоте орудий на Вильгельмштрассе, где стояла имперская канцелярия.