Мартын Мержанов - Так это было

Гитлеровцы не думали сдаваться. Допрашивая офицера, захваченного в плен в рейхстаге, генерал Шатилов спросил:

— Надеетесь на новое оружие? Или ждете подкреплений?

— Да, ждем.

— Оружие, если даже оно и есть, вы уже не успеете применить. Подмоги тоже не будет. Уничтожена.

— Все равно будем драться. Лучше умереть, чем сдаться в плен. Как видите, берлинский гарнизон сражался до последнего.

— Тем, кто сдается, гарантируем жизнь. Нет — уничтожим. Я вас отпускаю. Можете идти к своим и рассказать им об этом.

Немец посмотрел на генерала с недоумением и недоверием. Потом решительно ответил:

— Нет, назад я не пойду. Меня там все равно убьют как предателя. [28] В. М. Шатилов . Знамя над рейхстагом. М., Воениздат, 1970, стр. 304.

Еще утром в рейхстаге возник пожар. Огонь и дым в здании оказались более коварным врагом, чем гитлеровские смертники, ибо он постепенно охватил все залы, комнаты, переходы, душил людей, угрожал языками пламени. Фашисты, засевшие в подвалах, воспользовались пожаром, выскочили из подземелья и вступили в бой, самый тяжелый и кровавый. Много людей полегло в этом «дымном бою», но ни один человек не ушел из рейхстага.

Горбатов отложил в сторону блокнот и, подперев руками подбородок, жадно слушал эти рассказы.

Эпизод сменялся эпизодом, и каждый из них был темой для военного очерка или главой для книги.

Во время беседы генерал Шатилов заметил:

— Один солдат, будучи тяжело ранен в левое плечо, прижался им к мраморной статуе, чтобы остановить кровь, а правой рукой бросал гранаты в немцев, пытавшихся бежать по лестнице. Он потерял много крови, но не покинул рейхстага, его увезли в госпиталь, и никто не знает его фамилии. Жаль, что его здесь нет.

В это время из задних рядов поднялся сержант с перебинтованной грудью:

— Здесь я. Фамилия моя Ваганов…

Позже нам удалось узнать о героических подвигах воинов 171-й дивизии. На рассвете 1 мая в рейхстаг вошли подразделения батальона Ефимова. Особую доблесть проявили командир роты А. Коршун, сержанты Смирнов, Беленков, ефрейтор Ильин, рядовые Сомов, Гайдук, Вабищевич и другие.

…После возвращения с Кенигсплатца я встретился на НП с Борисом. Он был в частях у Берзарина и восторгался их наступлением. «Поразительная организованность», — закончил он рассказ.

Решили поехать к Переверткину в Моабит, поговорить с ним и обобщить картину битвы всех трех дивизий. На месте его не застали. Вернее сказать, его не застали на КП, а «на месте» — в частях — он был.

Двинули на «армейский уровень» — к Лисицыну.

Он, как всегда, обрадовался нашему приходу и сразу:

— Обедали?

— Нет.

— Вот и хорошо, пообедаем вместе.

В дружеской застольной беседе мы пытались «выудить» у собеседника как можно больше подробностей. Мы узнали от Лисицына больше, чем от некоторых штабных офицеров, строго стоящих на страже «военной тайны», даже если эта «тайна» обнажена и видна всем. Во всяком случае, картина вчерашнего боя за рейхстаг, путь трех знамен к куполам зданий в центре Берлина, и особенно знамени № 5 над рейхстагом говорили о полной победе 79-го корпуса.

— Ну, а кто именно водрузил знамя над рейхстагом? — допытывался Борис.

Федор Яковлевич, улыбаясь, смотрел на нас и после долгой паузы сказал:

— Давайте подождем. Прошу вас, пока не пишите. Все это, как говорится, нужно «семь раз отмерить, а один — отрезать». Думаю, — продолжал он, — что для вас сейчас главная тема — беззаветный героизм всех участников штурма.

Горбатов ответил:

— Это всегда правильно, а все же люди, водрузившие знамя над рейхстагом, навеки вписали свои имена в историю нашей победы.

— Правильно. Узнать вы можете сейчас, но пока не пишите.

И мы вскоре узнали имена Мелитона Кантария и Михаила Егорова. Узнали, но в корреспонденцию тогда не вписали.

Семен Никифорович явился поздно. Он приехал из 150-й дивизии Шатилова и 171-й дивизии Негоды, и, несмотря на усталость, настроение его было отменным. Генерал обнял меня и на ухо шепнул: «Теперь всё», а громко добавил:

— Бой в рейхстаге еще идет, и постарайся пока воздержаться от «гром победы, раздавайся».

— А вы допускаете, что события еще могут повернуться?

— Я знаю, что Кребс ни о чем не договорился, и в имперской канцелярии и в Тиргартене бои возобновились.

Несмотря на глубокую ночь, генералу звонили Букштынович, комдивы, артиллеристы…

Так мы и не спали. Затем генерал предложил:

— Пройдемся. Душа песни поет, хочется на волю.