Мартын Мержанов - Так это было

— Извините, срочно вызывает командарм, — надел плащ, фуражку, окликнул адъютанта Бондаря и вышел.

Мы направились в оперативный отдел, чтобы «усвоить» то, о чем только что слышали. Офицеры оперативного отдела корпуса хорошо нас знали и охотно «расшифровали» на карте приказы С. Н. Переверткина.

Красные стрелы окружали Моабитскую тюрьму, а южнее нацелены были на берег Шпрее.

В районе же Сименсштрассе на север направлены были синие острые стрелы: они говорили о пяти контратаках немцев, которые понимали решающее значение этого района и всеми силами старались восстановить утерянные позиции.

— Все контратаки отбиты, — сообщил нам офицер. — К вечеру у нас будут подробности боев. Заходите.

Мы направились в район Моабит, но дальше станции Бейсельштрассе нам ехать не рекомендовали. Небольшой вокзальчик городской железной дороги был разбит и сожжен, а в его разрушенных комнатах лежало много трупов. Среди них были солдаты в серо-зеленых шинелях с медными пуговицами, люди с подсумками в штатском платье, перехваченном военным ремнем. Они сжимали в руках автоматы. Это были фольксштурмисты. В последнее время мы их встречали часто, но больше всего среди пленных. Один из них нам признался:

— Я взял винтовку только для того, чтобы скорее стать пленным и спасти свою жизнь.

Корпус С. Переверткина полками дивизии В. Асафова очистил юго-восточную часть района Сименсштадта и вышел на северный берег Шпрее. Тяжелые бои за овладение районом Моабит вела дивизия А. Негоды. Одним полком она пробивалась по улицам сквозь баррикады, груды рельсов, бетонных брусьев, стальные ежи. Для того чтобы облегчить путь танкам, вновь вперед бросились саперы 137-го батальона. Они отлично выполнили свою задачу.

Мы все же решились поехать в глубь Моабитского района, осторожно «маневрируя» на «виллисе», зная, что в последние дни и эсэсовцы, переодетые в штатское платье, и юнцы из аксмановских отрядов бойко пользуются фаустпатронами.

Ко многим виденным уже нами картинам уличных боев и пожарищ мы привыкли, но улицы Моабита поразили нас смесью летающего белого пуха из перин и подушек с черными хлопьями сажи, огненными языками, рвущимися из труб, окон, дверей разбитых домов.

Кто не видел, как рушится многоэтажное горящее здание, кто не слышал этого нарастающего грохота, погасившего даже артиллерийскую канонаду, тому трудно представить картину, которую лейтенант Иванников, пораженный этим зрелищем, назвал «гибель Помпеи».

На одной из улиц мы встретили командира саперного батальона А. Лебедева. Вид у него был усталый, а форма вся измазана сажей и мазутом. Он рассказал нам:

— Гитлеровцы занимают верхние этажи. Сейчас только из углового дома выбросили фаустпатрон. Ранили многих солдат, но ранили и ребенка. Вон видите, — Лебедев показал на пролом дома, — рядовой Новиков перевязывает рану немецкому мальчонке. Малыш от ужаса даже не плачет. Лицо его бледно как мел. Он мертвой хваткой обнял шею своего спасителя и не разжимает рук…

Мы видим, как солдат унес ребенка куда-то в подвал…

В этот же день Горбатов остался на КП у станции Бейссельштрассе, а я на попутной машине направился в район Плетцензее, где во втором эшелоне двигался 380-й полк дивизии Негоды.

Здесь я впервые увидел майора Виктора Дмитриевича Шаталина, который после гибели В. Кулькова принял командование полком. Это был еще молодой человек, с правильными чертами лица, с густой шапкой волос и, как мне показалось, с очень внимательным, сосредоточенным взглядом. Его, видимо, редко беспокоили корреспонденты, и он отвечал на вопросы сдержанно, односложно. Все же мне удалось выяснить, что командир полка — сибиряк, по профессии — бухгалтер, но его молодость была беспокойной: пришлось воевать и получить тяжелое ранение в дни советско-финского вооруженного конфликта, потом новое ранение под Демянском в октябре сорок второго. Шаталин прошел «военные университеты», командуя взводом, ротой, на курсах усовершенствования офицерского состава сначала в группе комбатов, а затем в группе начальников штабов.

Теперь он командует полком, который сегодня движется во втором эшелоне. Но завтра ему нужно выходить в район Моабита и драться за крупный узел сопротивления — тюрьму.

Возвращались мы на ночлег, когда уже стемнело. Пушки, как обычно вечером, постепенно утихали, но огромное зарево над улицами Моабита становилось с каждой минутой все ярче и ярче. Наступавшая темнота его подчеркивала.