Александр Лозневой - Эдельвейсы — не только цветы

— Нет, а все-таки, — не отставал Вано. — Когда она кончится?

— Вот заладила сорока… Не знаю!

— А что ты вообще знаешь?

— Знаю, например, что ты — осел.

— Какой бедный знания! — сочувственно качал головою Пруидзе. — Но что поделаешь, откуда их взять барану?

— Хватит! — сердился Донцов.

— Вот и я говорю — хватит, — соглашался Вано. — Ну ее к черту, войну! Лучше послушай, как Лейла пишет, — он вынимал из кармана старое, бог весть когда полученное письмо и читал вслух:

«Как ласточки весной устремляются на север, так и моя любовь тянется к тебе на фронт. Ни злые ветры, ни высокие горы, ни сама война — ничто на свете не станет преградой на ее пути! Я люблю тебя в тысячу раз больше, чем тогда…»

— Нет, ты послушай, — в тысячу раз!

Вано переворачивал все в рыжих пятнах, побывавшее в воде письмо и с еще большим пафосом продолжал:

«Только смелых и сильных боится враг! Только отважные встречают его грудью. Будь же горным орлом, Вано! Не бойся взлетов, за которыми могут быть падения. Кто не поднимался, тот не падал… И пусть твоя клятва Родине будет так же крепка и нерушима, как наша любовь!»

Донцов слушал, а память рисовала ему родную Дибровку под Белгородом. Перед глазами вставала речка Нежеголь и зеленые заливные луга. Там, в лучах солнца, впервые увидел он Галю. Белокурая, в белом платье, стояла она среди ромашек и сама казалась ромашкой. «Любит — не любит», — мысленно повторял Степан и страшно боялся представить, что на последний лепесток падет слово «не любит».

Они встречались по воскресеньям. Галя выходила из огорода на луг и ждала его там, стоя на тропке. Степан еще издали замечал ее, поспешал. Но едва приближался, как Галя исчезала, будто была волшебницей. Путаясь в высокой траве, Степан долго искал ее. Наконец находил — тихую, сосредоточенную, с книгой в руках. Усаживался рядом и смотрел молча, не отводя глаз. Взять за руку или дотронуться до ее плеча Степан не смел. Только попробуй — поднимется и убежит.

Галя обычно читала вслух. Читала долго, выразительно, и ее голос звучал, как музыка. А устав, передавала книгу и непременно требовала, чтобы он продолжал. Степан не выговаривал деепричастий, глотал слова, на лице у него выступал пот, но Галя будто ничего не замечала. Знала, что он мало учился, и делала все, чтобы полюбил книгу, занялся самообразованием.

Да, она много сделала для него!

До сих пор в ушах Степана звучат эти давние чтения. Про Макара Чудру и старуху Изергиль, про Челкаша и Данко читали они тогда. И очарованные волшебной книгой, совершенно не замечали, что там, на лугу, у речки, родилась и окрепла их первая любовь.

Жива ли Галя? Там, в Белгороде, за Белгородом до самого Нового Оскола — немцы.

— Нет, ты послушай, — толкнул друга Пруидзе.

Донцов вздрогнул:

— Что?.. Ах, да… Читай, читай.

«Кончится война, и ты вернешься домой… Бей их, проклятых фашистов, убивших твоего брата и моего отца! Бей их, принесших нам столько горя!»

Пруидзе бережно складывал письмо, задумывался.

Не мог не думать о войне и лейтенант. На его глазах немцы заняли почти всю Украину, Кубань, потопили в крови Белоруссию. Дальше, на севере, сковали в огненном кольце Ленинград. И вот сейчас, в эти дни, идут к Волге, на Кавказ…

Обливаясь потом, люди поднимались все выше в горы, жадно пили из попадавшихся на пути источников. Пили и не напивались: снежная вода, лишенная соляных примесей, не утоляла жажду. На привалах падали, как подрубленные, а отдохнув, вытягивались в цепочку и снова шли.

Тропа завела в рощу. Таких деревьев с большими пышными кронами многие никогда еще не видели.

— Чинары, — сказал Пруидзе.

— Так вот они какие! — удивился Донцов.

— Это что — мелочь, — продолжал Вано. — Дальше пойдем, в пять обхватов увидим… И граб, и железное дерево — самшит — увидим!

Донцов подошел к чинаре, похлопал по стволу ладонью:

— Вот бы на доски распустить.

— Распустить-то можно, — тотчас вмешался дед, — да как вывезешь? Ни на коне, ни на тракторе не подъехать. — И заключил: — Сколько добра пропадает.

— Кончится война — с пилами, с топорами придем. Дорогу построим, — пообещал Донцов.

— Ты-то придешь, а мне хотя бы войну протянуть…

— Да ты, Митрич, еще меня переживешь.

— Дай бог нашему теляти…

— Вот именно! А то — войну протянуть. Да война еще год-два и кончится. От силы — три.

— Тьфу! Типун тебе на язык! — сердито сплюнул дед. — Три года… Да ты что, рехнулся? Нешто мы враги себе — столько беду терпеть!