Олег Меркулов - Ради тебя

Полежав на кровати с папироской в зубах, он достал чистое белье, мыло и полотенце и, позаимствовав из тумбочки старую газету, сделал из всего этого небольшой сверток и пошел в баню.

В санпропускнике народу было не много. С ним мылись несколько пожилых мужчин, старик, похожий на пособие для изучения человеческого скелета, и раненый. Раненый получил после госпиталя три месяца отпуска, из которых полтора уже прошло.

В бане была и парная. Он не парился, но ему нравилось посидеть на полке, прогреться и пропотеть как следует, потом кожа дышала легко и свободно. О парной с нескрываемой радостью сообщил ему старик.

— И-и-и, милай, такая благодать божья, восторгался старик, потирая тощий живот. — Я из-за парной и хожу сюда. Нонче и парок по карточкам: один раз в неделю Тебе подвезло. — Старик под краном замочил веник, от веника потянуло запахом шалфея и других лесных трав. — Силов вот только мало, харч не тот. С картошки более двух разов не полезешь. С картошки только живот пучит. Вот раньше-то, раньше… — Старик махнул рукой, вспоминая, видно, как парился раньше, налил прохладной воды в тазик и, прихватив веник, пошел в парную.

Он пошел за ним.

Забравшись на полок и щурясь от жара, он лег на спину и раскинул руки, а старик, черпая ковшиком, все поддавал и поддавал. Старик ловко плескал воду в углы, где камни еще не остыли, и каждый раз, когда пар вырывался из квадратной дыры, присев, кричал с полу:

— Ну как? Еще?

— Давай еще! — отвечал он. — Давай, чего там!

— Шкура не лезет? — спрашивал старик.

— Нет, — отвечал он, хотя на полке было невыносимо — надо было лежать, совершенно не двигаясь, стоило поднять руку — и пар обжигал.

— А хорош парок, хорош — мягкий, — радовался старик, устраиваясь рядом. — Ну, господи благослови.

Охая и ахая, постанывая и кряхтя, старик начал париться. Сначала он слегка, как бы любовно охаживал свои тощие ягодицы, провалившуюся грудь и тонкие ноги, а потом набрал темп. Он сек и хлестал себя, и скоро стал в этом пару, через который было плохо видно, похожим на розового червяка, отбивающегося от какой-то жуткой зеленой курицы. Устав, он окатился водой, сполз со ступенек и вытянулся на полу.

— Нет, не то, куда не то! Харч плохой, вот где корень, — бормотал он, закрыв глаза. — Кабы харч…

Когда Игорь вышел в раздевалку, старик в очень чистом, хотя и залатанном белье, тяпнув самогона, закусывал луком и посоленным хлебом. Не вынимая бутылки из кошелки, старик налил и ему пальца на три в железную кружку, которой пили воду из бачка.

— Накось, прими маленько.

Самогонки ему не хотелось.

— Да не надо, отец.

— Это чего же не надо? — Старик смотрел строго. — Сам Петр Великий сказывал: «После бани хоть белье продай, а выпей».

Он выпил. Старик дал ему небольшую луковку и горбушку. Потом старик ушел, он еще посидел, ожидая, когда из дезокамеры принесут его вещи. Справку с синим штампом ему выдала кассирша, в гостинице он отдал ее Марии Кузьминичне, плотно поел и, закрыв дверь изнутри, завалился спать.

А что ему еще оставалось делать?

В военкомате — узком, похожем на скворечник деревянном доме в два этажа, с комнатами-клетушками — поддерживалась армейская чистота: блестели вымытые полы, стекла, черные печи, равнялись вдоль стен скамейки и табуреткн, а плакаты на стенах, призывая научиться поражать цель с одного выстрела, освоить гранату, уверяли, что немец, как и черт, не так страшен, как его малюют. Синие железные таблички предупреждали: «Не курить!», «Не сорить!»

Представившись дежурному лейтенанту, Игорь пошел на второй этаж, где был отдел рядового и сержантского состава. Офицера из отдела не оказалось, и надо было ждать.

Он сел на подоконник и закурил, пуская дым на улицу. На улице было пустынно, только у коновязи в высохшем навозе и объедках сена рылись, скандаля, взлохмаченные воробьи. Когда прохожий или телега пугали их, они серым облачком взлетали на старую липу, и продолжали скандалить и там, прыгая с ветки ив ветку.

Он следил за воробьями, опершись на косяк окна, когда кто-то негромко сказал у него над головой:

— Тоже воюют.

Он обернулся, незаметно бросил окурок в окно, вскочил и отдал честь. Перед ним, щурясь и улыбаясь своим мыслям, стоял подполковник. Одна рука у него была в черной косынке.

— Ты к кому? — спросил подполковник.

— Прибыл отметиться. Нахожусь в отпуску.

— После ранения?

— Никак нет, — он достал документы. — Вот, товарищ подполковник.

Подполковник прочел справку из корпуса, оглядел его с ног до головы и открыл дверь с табличкой «Военный комиссар гвардии подполковник Терентьев А. Н.».