Олег Меркулов - Ради тебя

— И еще как спросим! — сказал с лавки Игорь.

— То есть? — Брюггель разогнулся. Он тоже смотрел в упор. И тоже встал. — То есть, господин генерал?

— То есть? — как эхо, откликнулся Пономарев и процедил сквозь зубы: — А если мы убьем вашего сына?

— Око за око? Зуб за зуб? — Брюггель помолчал. — Так не будет, я знаю.

— Конечно, вы знаете! — Пономарев недобро посмотрел на Брюггеля. — Мы — не вы. — Он постучал по стол пальцем. — Но мы постараемся, чтобы даже самый мелкий преступник из вас получил сполна.

Брюггель побледнел, но ничего не сказал.

— Уведи, Игорь, противно! — приказал Пономарев.

Игорь вскинул автомат наизготовку.

Брюггель сказал у него за спиной:

— Господин генерал, я не считаю разговор оконченным!

Игорь щелкнул предохранителем.

Не оборачиваясь, Пономарев спросил:

— Что вам угодно? У вас есть какие-нибудь жалобы, просьбы?

Брюггель сказал резко и требовательно:

— У меня нет ни жалоб, ни просьб. Считаю только необходимым заметить, что господин генерал смешивает фашизм и армию. Это два разных понятия. Есть Гитлер и есть армейский офицер, который не состоит ни в какой партии!

Пономарев наклонил голову.

— Вы хотите сказать, что вы не фашист?

— Да. И я не служу и не служил в войсках СС!

«Ни черта он не понял!» — подумал Пономарев. Он ответил сухо, как только мог:

— Разве я назвал вас фашистом? Нет, таких, как вы, мы не называем фашистами. Вы не фашист, господин полковник. Вы — иное. Вы гитлеровец. — Пономарев должен был обернуться. Он брезгливо прикоснулся к кителю Брюггеля. — Все, что на вас: мундир, сапоги, белье, все, что ваших карманах — вы получили от Гитлера. Вы его презираете? Ну так что же? Вы же служите ему, он вам платит. Он вам платит, вы служите ему. Или это не так? Жалкий вы наемник, вот кто вы!

— Господин генерал! Я офицер, и прошу… — возмущенно почти выкрикнул Брюггель.

— Бросьте, бросьте вы с этой своей честью офицера, — оборвал его Пономарев. — Мы не только военные, мы еще люди, мы два человека. Вы не СС?! А что такое СС? Три десятка дивизий? — Как ни было трудно, но Пономарев должен был сдержаться. — Если бы не вермахт, даже поляки задушили бы СС. Они задавили бы этих ублюдков в черных мундирах голыми руками! Но за СС, впереди СС, на флангах всегда был вермахт. Были вы, Брюггель, и вам подобные — не фашисты! Повторяю: не фашисты, а беспартийные гитлеровцы! Сотни дивизий вермахта были союзниками СС, значит, и вы были другом, союзником любого фашистского головореза, насильника, убийцы! Молчите? — Пономарев презрительно усмехнулся. — Нет вам оправдания. Когда-то, возможно, вы поняли, что связались с бандой, но не порвали с ней и из наемника превратились тоже в бандита. А еще говорите…

У Брюггеля за щеками ходили желваки.

— Было слишком поздно что-то менять… — начал он. — В жизни не все так просто, как в рассуждениях. В жизни…

Глядя в пол, Пономарев вышагивал по комнате от стенки к окну, от окна к стенке и тыкал в пол пальцем, словно вбивал в него невидимые гвозди.

— Здесь сейчас, Брюггель, нет ни допрашивающих, ни допрашиваемых, нет полковника вермахта и нет советского генерала. Здесь есть два жителя земли. Немец и русский. И немец говорит, что, когда он увидел, что связался с бандой, было поздно что-то предпринять, и лжет. Лжет! Лжет, потому что не из трусости, не из безвыходности положения — вы не трус, трусы долго в разведке не держатся, — а совсем по другим причинам он не стал честным человеком. Лжет, потому что добровольно служил этой банде. Да, добровольно!

Пономарев кивнул Игорю — уведи, мол, — и снова отвернулся я окну.

Игорь вернулся и доложил, что сдал Брюггеля начальнику разведки.

Пономарев рассеянно кивнул.

— Поужинаем? Ну хоть чаю попьем, если есть не хочется. Ставь автомат в угол. Ну его к чертям собачьим, этого твоего фрица.

— Может, зря я его не пристрелил в лесу? — спросил Игорь. — Как вы думаете?

В глазах у Пономарева все еще стояло лицо Брюггеля — молодое в Саратове, приветливое в Москве, сначала настороженно-внимательное, а потом то злое, то возмущенное, то растерянное, то надменное здесь.

— А почему ты его не пристрелил? Заела достоевщина?

Игорь смутился.

— Я не знаю, что такое достоевщина.

— Придет время, узнаешь.

— Может быть, — согласился Игорь. — Я спрошу Никольского. Никольский говорил: «Доживет до конца войны: у нас в плену — не у них, вернется в свою Германию и снова станет таким же».

— Все может быть, все может быть. — Пономарев повторил: — Да ну его к черту!