Евгений Воробьев - Незабудка. Маленькая повесть

Но младший сержант по-прежнему лежал, сомкнув губы и закрыв глаза, в глубоком беспамятстве; оно могло пройти, а могло стать вечным…

Она вдруг ощутила вину перед младшим сержантом - сама здорова, до неприличия здорова, невредима, а он… Вот и перевязку сделала отличную, по самым строгим правилам, а чувствует себя виноватой. Она не испытывала этого, когда перевязывала других раненых. Наоборот, к ней приходило тогда чувство облегчения, знакомое каждому человеку, хорошо выполнившему свой долг.

Никак не проходило смутное чувство вины перед младшим сержантом. Он ведь и в десант сам напросился, чтобы быть к ней поближе: Если бы не она - и в десанте этом не принял участия, не склоняли бы телефонисты ее прозвище день-деньской и всю ночь.

Подошли санитары, но она даже не обернулась на их шаги, не замечала того, что они рядом. Две дубовые жерди и та самая, оставленная ею в подарок и продырявленная плащ-палатка пошли на самодельные носилки. Теперь, когда младший сержант ее не слышал, Незабудка одними губами шептала ему самые нежные, самые ласковые слова. Она называла его именами, которыми не называла прежде Никого.

Санитары не торопили Незабудку, они принялись свертывать цигарки из одного кисета. Незабудка вновь проверила пульс, и лицо ее стала светлее. Очень захотелось написать что-нибудь младшему сержанту на прощание, но писать было не на чем, нечем и некогда. Вспомнила! Ведь у него же был при себе карандаш. Она расстегнула карман гимнастерки и нашла огрызок карандаша. Но ни клочка бумаги, только красноармейская книжка.

Тогда она достала из кармана красноармейскую книжку и стала ее перелистывать дрожащими руками. Первая страничка, та самая, на которой значились имя, отчество и фамилия владельца, размыта водой. Расплылись лиловыми пятнами чернила, которыми записаны все эти сведения. Она вглядывалась и ничего, ну ничего не могла разобрать в лиловых кляксах и потеках - ни имени, ни отчества, ни фамилии. Значит, она никогда не узнает его имени и должна примириться с мыслью, что, когда он очнется, поправится, - не узнает, как ее зовут. Она сама, сама, сама виновата во всем…

Вспомнилась почему-то безымянная могилка где-то у подножия высоты 208,8 на подступах к Витебску. Могильный холмик, на нем телефонная катушка с оборванным проводом; в холмик воткнута палка, тем же проводом к палке привязана фанерная дощечка, а на ней надпись: «Здесь похоронен неизвестный связист, позывные «Казбек».

И тут вдруг Незабудка заметила, что кляксы на страничке красноармейской книжки, которую она по-прежнему держала в руках, расплылись еще больше.

Она запрокинула голову - пасмурное небо, но дождя нет. И только тогда поняла, что это она; старший сержант медицинской службы, санинструктор третьего батальона Легошина, плачет. Она еще умеет плакать после всего, что пережила? Еще не высохли до дна ее глаза? Это младший сержант научил ее заново слезам, и, как знать, возможно, он воскресил бы в ее жизни многое из того, что казалось умершим…

Если бы только он мог услышать ее негласное признание, ее немую мольбу: «Прошу вас, не оставляйте меня одну в этой жизни. Я теперь стану еще более одинокой, чем прежде. Буду одинокой и одна, и вдвоем, и на людях. Даже в строю, на будущем параде в честь победы. Вы мне нужны, вы мне очень нужны, ах, если бы вы только знали, как вы мне нужны! Мне без ваших черных глаз ничего не видно. И душа зябнет…»

Дрожащими пальцами она перелистывала намокшую с обложки, подмоченную по краям, волглую книжицу. Она искала чистую, не заполненную текстом страничку. Черкнуть бы несколько прощальных слов! Но чистые странички все не попадались, а в глаза лезла почему-то опись вещевого имущества: …шаровары суконные, шаровары хлопчатобумажные, шаровары ватные… чехол к котелку, чехол к фляге… ремень поясной, ремень брючный, ремень ружейный…

Эта интендантская обстоятельность, переживающая всех и вся, была сейчас оскорбительной.

«Ну при чем здесь чехол к фляге? Ну кому он сейчас нужен?»- она раздраженно перевернула листочек. Конечно, хорошо бы написать младшему сержанту письмецо. Но санитары ждут, а ей самой пора к раненым, которые лежат у подножия кряжистого, двуствольного дуба.

Она продолжала судорожно листать красноармейскую книжку и пятнала слезами отсыревшие странички, сплошь заполненные каким-то печатным текстом. Но вот на глаза попалась чистая, без текста, страничка с рубрикой наверху: «Домашний адрес; фамилия, имя и отчество жены или родителей».