Сергей Антонов: Два автомата [Рассказы]

Все-таки наше соображение оказалось поглубже ихнего: связь стала работать нормально, и когда наши части пошли в наступление, никто на связистов не жаловался.

— Как вам известно из истории, — начал Степан Иванович после долгого молчания, — в сорок втором году в Ленинграде была тяжелая обстановка. Враг обложил город с юга и с севера, крепко засел в Шлиссельбурге, и жили тогда ленинградцы на пятачке и всю остальную, свободную от врага землю называли «Большая земля» Голодали они сильно, получали хлеба по сто пятьдесят граммов на душу, и муку зимой сорок второго года возили туда машинами по Ладожскому озеру, по ледяной «дороге жизни». Шла эта дорога от Кобоны на тот, ленинградский, берег, и ходили по ней машины с прицепами беспрерывно под бомбежкой и артиллерийскими обстрелами. Конечно, хорошая была дорога, но все-таки не обеспечивала она население полностью, как положено. Много командование думало, как помочь Ленинграду. Разные меры принимало. Решили даже сваи забивать поперек Ладожского озера — мечтали на этих сваях проложить рельсы да пустить поезд. Сами понимаете — не шутка: набить сваи на сорок километров; каждая свая метров двадцать длиной, а сколько их потребуется, таких свай, сосчитать невозможно. Худо, в общем, было. А еще хуже получалось, когда вспоминали о весне. Ослабеет лед на озере, растает, — и нарушится последний путь, последняя связь с Ленинградом. Тут уж никакие сваи не помогут, тут — природа. Надо было во что бы то ни стало врага отгонять. И вот ударили наши в январе сорок третьего года, отбили Шлиссельбург и отбросили врага на Синявино. И открылась на Ленинград полоса суши, километров в десять шириной вдоль берега Ладожского озера. И стали мы между Лаврово и Шлиссельбургом готовить к весне автомобильную дорогу. Много там собралось народу, и военного, и гражданского. Почти возле самого врага, вдоль поселков, где раньше жили рабочие торфоразработок, настлали наши части железную дорогу, поставили мост через Неву, и пошли в Ленинград поезда безо всякого расписания, через каждые пять минут пошли, как трамваи. Враг бьет снарядами, как бешеный, а они идут. Машинист, бывало, пустит дымок над лесом, потом перекроет клапаны и дальше едет. А враг бьет и бьет по дыму… Об этом я вам когда-нибудь расскажу особо.

Ну, ладно. Поезда идут, а мы в это время готовим шоссейную дорогу, чтобы в весеннюю распутицу нормально машины шли.

Как вам известно из истории, у самого Ладожского озера давно, еще при Петре Первом, выкопали канал, чтобы корабли могли плыть в Питер, когда на озере буря. Земля, вынутая из этого канала, была уложена аккуратной насыпью. Вот по верху этой насыпи мы и гнали дорогу.

Работали мы тогда, как моторы, ни один не глядел на солнышко, — душа болела за ленинградцев; видел я, как вывозили их оттуда; и полюбил я тогда этот многострадальный герой-город, как свою родную Мгу. Фонтанку полюбил, и Летний сад, и Пять углов, — хотя и не довелось поглядеть ни разу, что это такие за Пять углов.

А враг сидит на Синявинских горах и уж не знает, куда ему из пушек лупить: то по паровозам бьет, то по пустому пути, то по нашим машинам; то шрапнелью ударит, то — из дальнобойных — тяжелыми, то уж вовсе голову потерял, стал по болотам зажигательными бить — зажег торф, напустил дыму. Мы кое-как работаем, а ему вовсе ничего не видно, устроил нам дымовую завесу. Однако все-таки бывало, что выходили наши из строя от ихней беспорядочной пальбы.

И вот в марте присылают в распоряжение командира батальона товарища Алексеенко пополнение — двух лейтенантов. Вижу — идут к нам в штаб два парня, молодые, чистенькие, в новом обмундировании — сапоги блестят, ремни скрипят — такие ладные ребята, как будто только с плаката. Отрапортовали, так и так, мол, прибыли в ваше распоряжение. Комбат сломал с пакета печати, стал читать ихние документы.

А к тому времени выбыли у нас командир взвода и помощник командира роты по технической части. Вчера, например, в первой роте убило командира взвода, а сегодня из той же роты повезли в госпиталь помпотеха — аппендицит резать. А на следующий день и пришли к нам два новых лейтенанта. Одного, значит, надо ставить командиром взвода, а второго — на более высший пост: помпотехом роты. И товарищ Алексеенко должен распорядиться — которого куда. С виду как будто дело простое: побеседовал с ними, написал приказ — и до свиданья. А если рассудить поглубже, как привык рассуждать товарищ Алексеенко, то получается не больно просто. Глядите сами: занимались ребята за одним столом, не один год, может быть, были друзьями-приятелями, изучили друг друга с головы до пяток, и вдруг — один начнет над другим командовать. Тут надо по справедливости разобраться: который покрепче, того повыше ставить, который послабей— того пониже. А то работа не пойдет: дружба между ними нарушится, обиды начнутся, и, между прочим, на комбата будет недовольство. Люди все-таки, молодые ребята…