Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

— В чем сомневаешься? — спросил Чистов.

— Мне, однако, прыгать будет сподручней, — сказал парень. — Сам садись за руль. Нога! Опять нога! За двадцать с лишним лет так и не смог привыкнуть к тому, что калека…

— Мог бы поехать и я, — предложил Трофимов.

У Чистова едва не вырвалось: этого еще не хватало! К счастью, спорить и объясняться не пришлось — Степан просто сделал вид, что ничего не услышал. Бедный старик, каково ему это было!

Он ждал их на скамье под вековым кедром. Бездеятельность была хуже всего, и пальцы машинально ощупывали спинку скамейки. Наткнулся на вырезанные чьим-то ножом письмена. Этот наивный способ самоутверждения — надписи на скалах, деревьях или, как в этом случае, на скамьях — всегда его раздражал. До чего же глупы такие автографы!

Как это писал Маяковский: «По фамилиям на стволах и скалах узнать подписавшихся малых. Каждому в лапки дать по тряпке, за спину ведра — и марш бодро! Подписавшимся и Колям и Зинам собственные имена стирать бензином. А чтоб энергия не пропадала даром, кстати и Ай-Петри почистить скипидаром…»

Помнится, читал эти стихи Анищенков и как раз на Ай-Петри. Ездили как-то семьями с ночевкой встречать восход солнца. Этель Матвеевна, Этя, еще рассердилась тогда на Николая за то, что слишком близко подошел к отвесному обрыву. А за ним, естественно, там же, на самом краю, оказался и сын Алеша…

Назад возвращались пешком живописнейшей Таракташской тропой и, как это нередко случается, заспорили, что лучше — Крым или Кавказ? Лиза и Николай отстаивали красоты Кавказа — оба выросли там, а Этель Матвеевна расхваливала Крым. Алеша — солнечный мальчик! — шел впереди и краем уха прислушивался к спору. Потом спросил:

— А вы на чьей стороне, дядя Миша? Трофимов улыбнулся:

— Я на стороне Грибоедова. — И объяснил: — Он любил, пожалуй, одинаково и Крым и Кавказ. Восхищался величием Кавказа и в то же время писал, что прелесть крымских долин ни с чём сравнить не можно.

— По-моему, и Пушкин… — несколько неуверенно сказал мальчик.

— По-моему, тоже, — еще раз улыбнулся Трофимов.

А потом каким-то образом разговор снова вернулся к тем стихам Маяковского, и Михаил Васильевич, соглашаясь с Маяковским, заговорил о граффити — таких же надписях, но дошедших до нас с древнейших времен. Античные да и средневековые граффити оказались чрезвычайно важными для науки… Посмеялись: так, чего доброго, окажется, что автографы нынешних Коль и Зин тоже могут стать историческими памятниками…

Теперь он ощупывал, стараясь прочесть в темноте, один из этих автографов. Где они, Коля и Зина, коротавшие на этой скамье под кедром, в зарослях лавра и вечнозеленой калины ночь в далекие довоенные времена — целую историческую эпоху тому назад?.. Что с ними?

Наконец послышался шум мотора. Возвращаются. Значит, все обошлось. Хотел дождаться, расспросить. Но не во дворе же… А идти опять к Чистову было бы опрометчиво. Сейчас лучше всего разойтись и притаиться.

А Чистов уже строил планы на завтрашний день. По воскресеньям он встречался с дядей Яшей Меркуловым на Пушкинском базарчике. Правда, сам Чистов мог иногда и не прийти, но дядя Яша приходил обязательно. Так, вроде бы околачивался. Мог помочь поднести или погрузить что-нибудь, не брезговал стаканчиком вина, если угощали, мог просто посидеть в компании, поговорить «за жизнь». Всерьез его никто, кажется, не принимал, и он к этому отнюдь не стремился.

Две небольшие пачки по десять листов Чистов сунул за подкладку пиджака, как не раз уже делал. Пиджак был специально приспособлен. Ощупал себя, оглядел — будто бы все в порядке, можно идти…

…Человек новый в этих краях не сказал бы, глянув окрест, что уже осень. Никаких почти осенних примет! Разве что уставшая от солнца листва платанов, тополей и каштанов тронулась желтизной. Но так бывало и летом, если оно выдавалось чересчур жарким.

Раньше об осени говорила смена курортников, особенно бурная и торопливая в конце августа. Уезжали родители с детьми, учителя, студенты. Вместо них появлялась респектабельная, более почтенного возраста публика бархатного сезона. Раньше об осени напоминали клумбы — на них появлялись астры, канны, хризантемы; на каждом углу продавались виноград, великолепные груши… Сейчас все это казалось как бы и не бывшим.

После коротких, по-летнему теплых дождей вдруг опять зацвели, будто собравшись с силами, уцелевшие кое-где во дворах розы. Совершенно явственно об осени напоминали, пожалуй, только цикады. Однако в этот свежий утренний час они молчали.