Станислав Славич - Три ялтинских зимы [Повесть]

С разными людьми приходилось сталкиваться. Были наши хуже немцев. Двое таких работало со мною. Украли целую банку стрептоцида, который был тогда на вес золота. Обнаружилось это после одной из бомбежек. Было много пострадавших среди гражданского населения. Требовался для обработки ран стрептоцид. Я подписывал заявки больниц, зная, что-стрептоцид имеется — сам его привез. Но эти двое с отвратительным цинизмом сказали, что ничего нет и никакого стрептоцида они в глаза не видели.

Это был не первый случай. Что делать? Пошел, как всегда, к ней. Она: „Увольняйте“. Уволил. А они в отместку — донос.

И пришли за мною из этой самой полевой жандармерии…»

Старый, больной человек, он заплакал, вспоминая об этой подлости. Он сказал:

— Как же они били меня!.. А я подумал: как же он боялся все те годы! Но глаза боятся, а руки делают — есть такая поговорка.

Какие подлецы! Нет ничего хуже предательства. Как-то в самом начале оккупации я собрал всех и сказал: «Вот мы получаем по двести граммов хлеба, а наши товарищи Файнер и Элькина не получают ничего. Так давайте же будем получать не по двести, а по сто семьдесят пять граммов, но все . И хоть в этом нам не будет стыдно». Согласились. У некоторых даже глаза заблестели. А те двое в своем доносе не забыли и об этом. Выручила опять-таки Вера Ильинична… А они, эти же двое, написали донос на Романовского и нашим после освобождения Ялты: служил-де немцам. И был суд, и, к счастью, была установлена правда: «Не виновен!» Тогда Романовский попросил председательствующего:

— А вы спросите у этих свидетелей, где их семьи.

— Где же?

— Угнаны в Германию, — ответили те двое.

— Неправда, — сказал Романовский. — Уехали добровольно. Из Ялты как раз в то время ни один человек в Германию угнан не был.

— Неужели? — удивился председательствующий. — Как же так?

Спустя тридцать с лишним лет, услышав эту историю, я удивился точно так же. Неужели?

Многого в этой Вере Ильиничне Анищенков понять не мог. А может, наоборот — слишком многое в ней понимал и угадывал?

Есть люди внешне общительные и разговорчивые. Говорят, говорят… — ничего вроде бы не скрывает, не прячет человек, но вот поговорили, расстались, а вспомнить из разговора нечего, словно все слова и мысли просеялись. Не такой ли была и она?

Иногда подмывало поговорить начистоту, самому выложить карты и ее попросить сделать то же, но в последний момент всякий раз останавливался у какой- то крайней черты. Вспоминалось это потом по-разному. Иногда клял себя за чрезмерную осторожность, вспоминал об этой еще раз упущенной возможности объясниться, как о потере, но чаще думал: все правильно. Что в конце концов слова и зачем они — слова?

Что-то неуловимое было в этой одновременно и скрытной и прямой, некрасивой и в чем-то привлекательной женщине. Иногда Анищенков со страхом ощущал ее власть над собой. Это когда она смотрела в трудные для него минуты общения с начальством, с немцами, проницательно и насмешливо. Бывало такое. А порой чувствовал в ней почти родственную душу.

Часто ему казалось, что она знает о нем все. И о нем самом, и о его семье. Сам же нередко терялся. Эта женщина представлялась каким-то оборотнем. То хотелось сказать ей насмешливо: «А вы что думаете, баронесса?» (ведь самозванка же, ясное дело!), то, глядя, как она высокомерно шпыняет заведовавшего в комендатуре хозяйством пожилого фельдфебеля, подумывал: «А может, и впрямь?..»

Кстати сказать, Анищенков так и не смог доискаться, откуда пошел этот разговор о том, что «наша-то — слыхал? — баронесса». Вроде бы никому сама об этом не говорила… Чудеса и только.

А бывали минуты, когда она представлялась ему эдакой Мата Хари, выполняющей важную миссию, ловкой и проницательной… Всякое бывало.

Сейчас шел и вовсе странный разговор. Оккупационные власти объявили о наборе добровольцев для отправки на работу в Германию. На столе бургомистра лежал плакат, который как раз в эти минуты расклеивали на улицах города. Вера Ильинична его прежде не видела и теперь с любопытством разглядывала картинки, показывающие идиллические отношения бауэров и иностранных рабочих. Усмехнулась.

— И на много добровольцев вы рассчитываете? «В этом она вся, — подумал Анищенков. — Да, именно в этом. Сама отмежевалась, а собеседника ткнула носом в дерьмо: фу, дескать, чем вы занимаетесь…» Однако сдержался.

— Это — только начало. Дальше будет мобилизация.

— Вас предупредили об этом?