Виктор Некрасов - В окопах Сталинграда [1947, Воениздат. С иллюстрациями]

— Зайдите к нам — мама чай приготовит.

— С удовольствием, мы так отвыкли от всего этого.

Сидя в гостиной на бархатных диванах с гнутыми ножками, мы все боимся, что они затрещат под нами — такие они хрупкие и изящные и такие грубые и неловкие мы. На стене беклиновский «Остров мертвых». Рояль с бюстиком Бетховена. Люся играет «Кампанеллу» Листа.

Две толстые свечи медленно оплывают в подсвечниках. Диван мягкий, удобный, с покатой спинкой. Я подкладываю под спину расшитую бисером подушку, вытягиваю ноги.

У Люси аккуратно подстриженный затылок. Пальцы ее быстро бегают по клавишам — вероятно, в техникуме она за эту быстроту всегда пятерки имела. Я слушаю «Кампанеллу», смотрю на Беклина, на гипсового Бетховена, на вереницу уральских слонов на буфете… Но почему-то все это кажется чужим, далеким, точно затянутым туманом.

Сколько раз мечтал я на фронте о таких минутах — вокруг тишина, никто не стреляет, и сидишь ты на диване и слушаешь музыку, а рядом — хорошенькая девушка. И вот я, действительно, сижу на диване и слушаю музыку… И почему-то мне неприятно. Почему? Не знаю. Знаю только, что с того момента, как мы ушли с Оскола, нет — позже, после сараев, — у меня все время на душе какой-то противный осадок. Ведь я не дезертир, не трус, не ханжа, а вот ощущение такое, будто я и то, и другое, и третье.

Несколько дней назад, где-то около Карповки, кажется, сидели мы с Игорем на обочине и курили. Валега и Седых готовили ужин на костре. Мимо проходила артиллерийская часть — новенькая, идущая на фронт. Молодые, веселые бойцы, с медными от загара лицами, тряслись по пыльной дороге на передках, смеясь и перебрасываясь шутками. И кто-то из них, не то сержант, не то боец, весело окликнул звонким, как у запевалы, голосом:

— Здорово окопались, господа военные! Ни пуля, ни мина не достанет…

И все захохотали вокруг него, а он, батарейный заводила, повидимому, добавил:

— Самоварчик бы еще да вареньица…

И опять хохот…

Я понимаю, что ни он, ни смеявшиеся бойцы не хотели нас обидеть, но что и говорить — особого удовольствия эта шутка нам не доставила. Валега даже выругался и сказал: «Посмотрим, что вы недельки через две запоете…»

Самое страшное на войне не снаряды, не бомбы, ко всему этому можно привыкнуть, самое страшное — это бездеятельность, неопределенность, отсутствие непосредственной цели. Куда страшнее сидеть в щели в открытом поле под бомбежкой, чем итти в атаку. А в щели шансов на смерть гораздо меньше, нежели в атаке. Но в атаке — цель, задача, а в щели только бомбы считаешь: попадет или не попадет…

Люся встает из-за рояля.

— Пойдемте чайку напьемся. Самовар, вероятно, уже закипел.

Стол покрыт белой, хрустящей скатертью. В хрустальных блюдечках — густое варенье из вишен без косточек. Мое любимое варенье. Пьем чай из тонких стаканов. Не знаем, куда девать руки — огрубевшие, неотмывающиеся, в ссадинах и царапинах. Боимся накапать варенье на скатерть.

Люсина мать — тонная дама в черепаховом пенсне и стоячем, как у классных наставниц, воротничке, — подкладывает нам варенье и все вздыхает, все вздыхает.

— Кушайте, кушайте. На фронте вас не балуют. Плохо на фронте, я знаю, мой муж в ту войну воевал, рассказывал, — и опять вздыхает. — Несчастное поколение, несчастное поколение…

От третьего стакана отказываемся. Сидим для приличия еще минут пять, потом откланиваемся.

— Заходите, заходите, голубчики. Всегда рады.

Потом мы лежим во дворе под пыльными акациями и долго не можем заснуть. Рядом спит Седых. Он чмокает во сне и закидывает на меня руку. Игорь ворочается с боку на бок.

— Не спишь, Юрка?

— Нет.

— О чем думаешь?

— Да так… ни о чем…

Игорь ищет в темноте табак.

— У тебя есть курево?

— В сапоге посмотри, в мешочке.

Игорь шарит в сапоге, достает мешочек и скручивает цыгарку.

— Надоело все это, Юрка.

— Что — все?

— Да болтание это. Как цветок в проруби…

— Что ж, завтра перестанем болтаться. В отдел кадров пойдем. С утра, до завтрака.

— Тоже счастье — отдел кадров! Запрут куда-нибудь в резерв, шагистикой и приветствиями заниматься. Или в запасный полк — еще лучше.

— Не пойду в запасный.

— Не пойдешь? А учиться тоже не пойдешь? В Алма-Ата или Фрунзе? Всех лейтенантов и старших лейтенантов, говорят, в школу сейчас посылают.

— Ну и пускай посылают. Все равно не пойду.

Несколько минут молчим. Игорь мигает цыгаркой.

— А с ребятами что делать будем?

— С какими? С Валегой и Седых?