Виктор Некрасов - В окопах Сталинграда [1947, Воениздат. С иллюстрациями]

— А мы у вас хотели узнать. Вы газеты читаете.

— А что в газетах… «Бои в излучине Дона». Вот и все. Тяжелые бои. Ворошиловград сдали.

— А Ростов?

— Ростов — нет. Не писали еще…

— Не писали?

— Не писали.

Лейтенанты мнутся. Один спрашивает небрежно, как бы мимоходом:

— Ну, а как там… на фронте… здорово драпают?

— Кто драпает? — Игорь делает удивленное лицо.

— Ну, наши…

— Никто не драпает. Бои идут. Оборонительные бои.

Лейтенанты недоверчиво посматривают на наш оборванный вид и повозку с вихляющими колесами.

— А вы?

— Что мы?

— Не драпали?

— Зачем? На формировку едем…

Лейтенанты смеются и пересыпают в наши кисеты золотистый кавказский табак.

— Возьмите нас с собой, а, хлопцы, — говорит вдруг Игорь, хлопая себя по кобуре, — пистолеты у нас есть, что еще надо…

Лейтенанты переглядываются.

— Ей-богу, ребята. Мы до точки уже дошли.

— Да что мы, — мнутся лейтенанты, — мы люди маленькие. Сходите к начальнику штаба. Может, возьмет. А может… В общем, сходите. Майор Сазанский. Вон хибарка, где стоит повозка с зелеными колесами.

Мы застегиваемся на все пуговицы, подтягиваем ремни, пистолеты оставляем — на всякий случай, чтоб не отобрал. Идем.

— По всем правилам подходите, — кричат вдогонку лейтенанты, — он у нас все уставы наизусть знает. Каблуки не жалейте.

Майор сидит в крохотной халупке, ест борщ со сметаной прямо из котелка. Рядом, на столе, пенсне.

— Ну, чего вам? — спрашивает, не поднимая головы и старательно прожевывая жесткое, видимо, мясо.

Объясняем, вытянув руки по швам, — так, мол, и так. Он дожевывает мясо, кладет ложку на стол и надевает пенсне. Долго смотрит на нас, ковыряя отколупленным кусочком спичечной коробки в зубах.

— Что же я вам скажу, друзья? — говорит он низким, рокочущим басом. — Ничего хорошего не скажу. Вы, думаете, у меня первые? Чорта с два! Человек десять, да какое там десять — человек пятнадцать таких же, как вы, приходили ко мне. А куда я всех дену? Солдатами вы не пойдете, а командиров у меня и так по два на взвод. Да в резерве человек десять. Понятно теперь?

Мы молчим.

— Так что, как видите. И рад бы, как говорится, да… — Он опять берется за ложку.

— Ну, а все-таки, товарищ майор.

— Что, все-таки? — Он повышает голос: — Что это значит — все-таки? Вы в армии или не в армии? Сказал нет, и точка. У меня полк, а не биржа для безработных. Понятно? Кругом, шагом марш! — И добавляет уже более мягким голосом: — В Сталинград держите путь. В Сталинграде, говорят, сейчас все начальство. Вы из какой армии?

— Тридцать восьмой, товарищ майор.

— Тридцать восьмой. Тридцать восьмой… — Он чешет мизинцем переносицу. — Кто-то мне говорил… не помню уже кто… но кто-то, ей-богу, говорил. В общем, попытайтесь в Котельниково попасть. Это по дороге. Ваша армия, кажется, там. Идите… — И опять придвигает к себе котелок.

Козыряем и уходим.

В Котельникове нам говорят, что штаб находится в Абганерове. В Абганерове его не оказывается. Направляют в Карповку. Там тоже нет. Какой-то капитан говорит, что слыхал, будто наша армия в Котлубани. Едем в Котлубань. Никаких следов. У коменданта говорят, что был какой-то майор из тридцать восьмой, поехал в Дубовку. На станции Лог встречаем трех лейтенантов из Дубовки. Тридцать восьмой там нет. Все едут в Клетско-Почтовую.

Машины идут на Калач. Там, говорят, бои сильные. С питанием плохо. В какой-то проходящей части, неизвестно почему, дали хлеба и концентратов. Валега и Седых добыли где-то мешок овса.

А в общем… едем в Сталинград. Была не была!

Сталинград встречает поднимающимся из-за крыш солнцем и длинными прохладными тенями.

Повозка весело грохочет по булыжной мостовой. Дребезжат навстречу обшарпанные трамваи. Вереницы тупорылых студебеккеров. На них длинные ящики — катюшины снаряды. В лысых, изрытых щелями скверах — задранные, настороженные зенитки. На базаре — горы помидоров и огурцов, громадные бутылки с янтарным топленым молоком. Мелькают пиджаки, кепки, даже галстуки. Давно не видел этого. Женщины попрежнему красят губы.

Сквозь пыльную витрину видно, как парикмахер в белом халате намыливает чей-то подбородок. В кино идет «Антон Иванович сердится». Сеансы в 12, 2, 4 и 6. Из черной пасти репродуктора, на трамвайном столбе, кто-то очень проникновенно рассказывает о Ваньке Жукове, десятилетнем мальчике, в ночь под Рождество пишущем своему дедушке в деревню.

А над всем этим — голубое небо. И пыль, пыль… И акации, и деревянные домики с резными петушками, и «Не входить — злые собаки». А рядом — большие каменные дома с грудастыми, поддерживающими что-то на фасадах женщинами. Контора «НижнеВолгокооппромсбыта», «Заливка калош», «Починка примусов», «Прокурор Молотовского района»…