Александр Васильев - Песнь о Перемышле [Повести]

Бойцы не зря подметили, что он мрачный. Помкомвзвода — ему разрешалось больше, чем другим, — выразил заботу: «Не заболели ли, товарищ лейтенант?» — «Да, заболел! — хотелось ответить. — Но эту болезнь я вышибу из себя, как пустую застрявшую гильзу!» Дав своим подчиненным «разгон», он со строгостью в лице, но, в сущности, бесцельно, послонялся по отсекам, где уже вовсю шла работа, и скрылся у себя в «салоне».

Вдруг он вспомнил, что надо бы, наверно, доложить в штаб о выполнении распоряжения. Но как: тоже шифровкой или же открытым текстом? Зашифровать несколько слов было, конечно, пустячным делом, с этим он справился бы за пять минут. Однако докладывать или нет, что он лишил всех своих бойцов увольнительных? Тут загвоздка, еще влетит от политотдела, скажут, что перегнул. Открытым текстом можно, конечно, все объяснить, но на шифровку принято отвечать тоже шифровкой.

Он думал об этом, а сам одевался: сменил гимнастерку, надел новые бриджи, натянул узкие, в обтяжку, сапоги с высокими каблуками (сам заказывал у сапожника, чтобы прибавить росту), пристегнул шпоры. Надушился хорошим одеколоном, вылив на себя чуть не полсклянки. Поправил перед зеркалом фуражку и вышел.

Нет, шифровать текст ему почему-то не хотелось. «Доложу в открытую!» Он стоял в рубке связи, продолжая раздумывать. И тут его осенила новая мысль: а что если пойти и доложить лично? Предлог он придумает. И разрядится немного. Слишком уж муторно, невмоготу было для него сидеть сейчас в доте. И он, махнув рукой, вышел.

В штабе застал одного дежурного, тоже лейтенанта, своего сокурсника по училищу. «А где начальство?» — «Чаи гоняет, наверно. Служба-то ведь кончена. Тебя что принесло?» — «Хотел доложить о принятых мерах». — «Так можно было и по телефону». Иван слегка покраснел и что-то пробормотал насчет неполадок со связью. Но дежурный, не входя в подробности, записал в книгу, что на точке номер семь все в порядке, затем рассказал пару свежих анекдотов, и бывшие однокашники, выкурив по папироске, распрощались. «Ты сейчас куда — к себе?» — спросил уже на крыльце дежурный. «Да нет еще… — Иван кивнул в сторону поселка. — Нужен мне тут один… товарищ». — «Завтра в Перемышле бал-маскарад, поедем?» — «Поедем… если доживем!»

Продолжая улыбаться, Иван сбежал под горку, прошел через мостик и, сойдя с большака, стал снова подниматься по дорожке, которая вела к домикам, живописно расположившимся на поросшем цветущим шиповником взгорье. Там, в другом конце улицы, жила Галя.

Иван шел к ней. Шел весело, как всегда, когда решение было им принято. Колебания он отбросил в сторону.

Пройдя улицу, он поднялся на высокое резное крыльцо, где вчера расстался с этой гордячкой, как думал — навсегда, и, найдя дверь запертой, решительно дернул бронзовую цепочку звонка. За дверью было тихо. «Неужели нет дома?» Он дернул еще сильнее и углом глаза заметил, что тяжелая штора в окне приоткрылась. Затем послышались легкие шаги. «Она!»

Странная штука жизнь! Иван ожидал чего угодно, только не того, что случилось. Галя, эта гордая галицийская «панночка», еще вчера игравшая в неприступность, сейчас выглядела какой-то растерянной, смущенной. Извинившись за свой вид, — она была в старенькой кофточке, в простой домотканой юбке — девушка взяла своего нежданного гостя за руку и повела его кружным путем, через калитку, в сад. Они прошли, согнувшись, под яблонями, усыпанными уже большими, начавшими краснеть плодами, между густых и цепких кустов шиповника к самому обрыву. Отсюда открывался вид на Сан, на замаскированные под холмики и островки кустарники доты и дзоты, на видневшийся вдали мост с полосатыми пограничными будками.

Галя усадила его на врытую в землю скамеечку и, не спрашивая ни о чем, стала снова извиняться за свой домашний костюм, за то, что не может провести гостя в дом. «У нас уборка… Мы вас не ждали», — говорила она с виноватым видом. Иван понимал и не понимал. Да в этом домашнем платье она еще прекраснее! Ее золотые волосы раскинулись на плечах, на открытой молочно-белой шее нежно дрожит голубая жилка, а губы, не тронутые помадой, свежее и лучше розовых лепестков…

Он пьянел от присутствия этой девушки, от душного, приторного запаха шиповника и акации, от налитых дневным зноем сумерек, окутавших землю. Уже совсем стемнело, и золотой серпик месяца поднялся высоко, а они все сидели и целовались. Галя уже не ломалась, как прежде, но когда он сказал, что сейчас пойдет к родителям просить ее руки, девушка остановила его, пообещав вначале сама подготовить их к этому разговору.