Момо Капор - Хроника потерянного города. Сараевская трилогия

Человек зарос двухнедельной щетиной, поскольку соблюдающие глубокий траур не бреются. Он поливает паркет бензином из военной канистры, некоторое время вдыхая его отвратительный запах, закуривает сигарету и бросает спичку на пол.

Не оборачиваясь, он выходит из дома, а языки пламени уже лижут оконные стекла.

Люди в колонне даже не оборачиваются на неожиданно вспыхнувший факел.

Внизу, вдоль дороги, дымятся и догорают ряды похожих домов. Сараево горит.

– Все это развивается по новому плану номер 43, – развлекает шутник ожидающих грузовик людей с пожитками. – Завяжи узелок, забудь свой уголок!

Американские телерепортеры снимают непривычные пейзажи, которые еще сегодня вечером, благодаря спутникам связи, появятся на всех телеэкранах планеты.

Государственный секретарь Соединенных Штатов заявляет в Вашингтоне, что «сербы пытаются сорвать усилия американской внешней политики…».

– Неужели он не понимает, что несчастные не то что понятия не имеют о внешней политике США, они даже не знают, где эта страна находится! – кричит мне в телефонную трубку друг из Женевы, родом из этих краев, который увидел по телевизору, как горит его село.

Понимает ли кто-нибудь, что значит поджечь собственный дом, построенный благодаря долгому отказу от очень многого, в котором человек собственными руками положил каждую черепицу на крыше и ощупал каждый кирпич, положенный в стену?

«Эти вчера еще такие надменные и как бы непобедимые сербы в панике оставляют Сараево, чтобы избежать справедливого наказания за совершенные преступления!» (Комментарий выпуска новостей Первой программы французского телевидения).

Хрупкая маленькая старушка в черном похожа на потерявшуюся в снегу ворону; она несет в руках пластиковый бочонок, в каком обычно солят на зиму овощи. Никто не хочет принять ее бочонок к себе – места нет ни единого. Ее уговаривают бросить тяжелый груз: легче будет добраться до перевала, но она отказывается и продолжает ковылять по дороге.

В бочонке лежат выкопанные кости ее сына, погибшего в самом начале войны. Она слишком бедна, чтобы оплатить транспортировку.

У дороги лежат три улья с пчелами, впавшими в глубокий зимний сон. Ульи, засыпанные снегом, оставил хозяин, чтобы вернуться за ними, как только доставит первые три.

Проснувшись весной и вылетев из улья, пчелы окажутся среди незнакомых полей: и цветы, и воздух, и роса на траве – все будет пахнуть не так. У нового меда будет особый, горький вкус.

Скрипят и проседают под тяжким грузом старые телеги, запряженные волами. Колеса часто застревают в ямах разбитой дороги, и хозяин подставляет широкие сильные плечи, вытаскивая телегу и подбодряя голосом волов. Укрытая ящиками и плетеными корзинами, в телеге покоится икона святого Иоанна Крестителя и маленькая неугасимая лампадка, словно одинокая звезда мерцающая в сизом сумраке. Древко с сербским флагом лежит среди холстов и постельного белья.

Мусульманские дети, сбежавшиеся из окрестных поселений, бросают камни в колонну, плетущуюся по разбитой дороге. Трескаются стекла у грузовиков и легковушек. На это спокойно посматривают международные полицейские, контролирующие движение переселенцев.

В бесконечной колонне тягачей, грузовиков, танков, конских и воловьих упряжек, пешеходов с тяжелыми узлами на плечах и пластиковыми мешками в руках я заметил голодного парнишку с большими светлыми глазами, который из-под брезента повозки, зажатый домашней мебелью, смотрит на крупные снежинки, падающие на город, который он оставляет навсегда. Я подумал: вот кто лет двадцать спустя, может быть, напишет великий роман о переселении и изгнании своего народа!

Коренные жители, мусульмане, потомки старых сараевских семей, сидя на покрытых коврами полах и попивая из филджанов сладкий кофе, озабоченно кивают головами:

– Валах, это добром не кончится… – вздыхают они, и в несчастье позавчерашних соседей видят знаки страшной грядущей беды.

Самые старые из них помнят, что некогда говаривали: «Не уходит из дома, совсем как чума из Сараево!» Жизнь полна видимых и невидимых знаков, которые давно, еще в XVIII веке, записывал в Сараево уважаемый Мулла Мустафа Башеския, летописец города, именем которого теперь названа моя бывшая улица.

«В месяце августе, когда ночью человек двадцать-тридцать развлекались в мевлевийском саду вблизи Мегары, послышался вражий шум и рукоплескание, как и бросание камней, каковое продолжалось часа три, и слышалась также в воздухе и по прекрасной погоде пальба из сигнальной пушки. В тот же год видал я своими глазами во дворе мечети Беговой, как выпала из песка на землю малолетняя дева, а песок остался на руках носильщика. В помянутый год, когда муэдзин возносил молитву на минарете Кантар-Беговой мечети, завыл густым голосом в тот же момент пестрый пес, на что люди предрекли, будто то есть знак чумы, что вскоре и приключилось».