Момо Капор - Хроника потерянного города. Сараевская трилогия

Долголетний пастырь сараевских католиков, францисканец Грго Мартич (1822–1905), заканчивает свою песню «Плач из Боснии» стихами:

Словно предчувствуя, что сербы, изгоняемые из Сараево, век спустя будут выкапывать из могил своих мертвецов и увозить их тела в эмиграцию, Петар Кочич пророчески писал в своей «Молитве»:

Немилосердно изгоняют меня с кладбища, бичуют меня ужасно и слова у меня в горле замирают. Могилы остаются не напоены словами чистыми, не закапаны слезами искренними, а матери вдовствующие не утешены утешением ласковым, и восстает в жестоком гневе сердце Божие и человеческое, и мертвые тела в саванах вздымаются из неоплаканных могил и оглашают все окрест жуткими воплями и стонами, так что душа человеческая замирает и леденеет.

Для проклятого хорватского поэта Тина Уевича в Сараево, где он провел целых семь лет вроде как в добровольном изгнании, «суд, почта и телеграф, театр и Храм всего лишь коробки и ящики, над которыми катятся облака».

В то время как английский писатель и дипломат Лоуренс Даррелл писал в стихотворении «Сараево»:

Даррелл, похоже, имел в виду выстрел Принципа в эрцгерцога Фердинанда в июне 1914 года, когда Сараево превратился в один из самых зловещих городов мира.

«Я видел многие города в расцвете их красы, – пишет Роберт Монро в самом начале XX века в “Rumbles and studies in Bosnia-Herzegovina and Dalmatia”, – Дамаск и Иерусалим, Каир и Царьград, Венецию Севера и Венецию Юга, но ни один из них не восхитил меня так, как Сараево».

Для безымянного французского путешественника Сараево в 1890 году это «огромная корзина, полная садов, куполов и черепичных крыш, великолепная смесь зеленых масс и белизны; то тут, то там веретено какого-нибудь минарета вонзается в чистое небо, где и завершается искрящимся металлом..» Сравнивая альпийские города, которые он наблюдал у подножия высоких гор, автор подчеркивает, что «они, совсем не как Сараево, положили свои головы на грудь великанов и влюбленно приникли к ней… Пугающая картина исламской Боснии, ревниво оберегающей свое одиночество и свою свободу, – пишет он далее, – это убежище религиозных фанатиков и диких горцев, не походит на прочий мир обычаями и религией; веками она защищала свой дикий изоляционизм и скрывала свои тайны в изгибах своих ущелий…»

Создавая похвальное слово этому городу – «Взгляд на Сараево», – Иво Андрич все-таки не смог не сказать, что город напоминает паука, выглядывающего из горной расселины, но никогда не покидающего его.

Красота и несчастье переплелись здесь в вечном, нерасторжимом объятии. Может быть, в этом кроется древний секрет вечной притягательности Сараево? Кстати, в старинных турецких документах Сараево называют «очагом войн и цветком среди городов».

«Иногда мне кажется, что здесь я теряю сознание от тоски, что у меня кружится голова от здешней пустоты… – исповедовался во время прогулки сараевский писатель Исаак Самоковлия своему другу Ото Бихали Мерину. – Все прошло, исчезло все, что было здесь действительностью».

Тогда же Ото Бихали припомнил знаменитую корчму «Шедрван», этот фирменный знак ночной жизни в Сараево:

«Я знал это местечко. Гаремные реминисценции, подкрепленные фокусами в восточно-арабской стилистике, пальмами в кадках, пахлавой и танцем живота. Местечко с дурной репутацией, мечта недорослей, неодолимо притягивающее мелких людишек, офицеров, изображающих высшее общество, и иностранцев, желающих и ночью наслаждаться достопримечательностями города».

А вот и наши современники…

Поэт-изгнанник, Райко Петров Ного, разоблачает сущность Сараево в «Тумане» 1972 года:

В Сараево того же года другой поэт, Радован Караджич, пишет:

Самый молодой в долгом ряду поэтов, воспевших Сараево, Деян Гуталь, оплакивает свой город: