Уильям Эш - Выбор оружия

— А где ты учился? — спросил Тек Тину. — У миссионеров, что ли?

Мальчик кивнул.

Тек хохотнул и покачал головой.

— Да, тебе еще многое надо узнать и еще больше забыть. А мне вот, — он ткнул себя в грудь, — мне забывать нечего. А все почему?

— Да потому, что ты ничего и не знал, — с досадой ответил Тину.

— Уметь стрелять важней, чем уметь думать, — убежденно сказал Тек, прислоняя ружье к дереву. — Если бы мы там, в лагере, больше стреляли по мишеням…

— У нас не осталось бы пуль, чтобы бить врага, — резко закончил Анг.

— Это точно. — Тек засмеялся. — И были бы мы, как тот старый дурак, что хотел сбыть дочь с рук и давал ее на пробу всем мужикам в деревне. Кое-что всегда надо приберечь.

— Все знания на пользу, — мягко сказал Кирин. — Дурных знаний нет. Их только употребляют во зло. Жизнь меняется, и нам нельзя оставаться в плену у прошлого. Правда, многое повторяется снова, и тогда голос прошлого опять может зазвучать для нас. Ничто не должно быть утеряно. Древние аскеты обуздывали себя, чтобы добиться свободы духа, но разве не похоже это на самоограничение тех, кто хочет избавиться от предрассудков своего класса и примкнуть к другому?

Анг ответил сдавленно:

— Дело вовсе не в отдельных людях. Общественное положение — вот что обусловливает правильность взглядов.

— А если общественное положение человека приводит его к ошибочным взглядам…

— Какое значение имеет считает тот или иной, что он прав. Каждый думает, что он прав, история всех рассудит.

— Да, пожалуй. Но ведь в истории ничего не пропадает зря.

— Но люди пропадают, если не понимают истории.

— Возможно.

Однако покладистость Кирина объяснялась скорее духом его учения, чем согласием с доводами Анга.

Фрир выпрямил затекшие ноги и оттянул рубашку, прилипшую к влажной коже; он чувствовал, что всю энергию словно выжали из него вместе с потом, который струился по всему телу. Он поглядел вокруг, не пробился ли где косой луч солнца сквозь густую листву: здесь сидеть.

— Что, уже пора? — нетерпеливо спросил Тину.

— Пока нет.

Он мог притворяться, будто ему безразлично, что Сумерки так медлят; но для него это бесконечное ожидание было особенно тягостно, и тому была личная причина. Сигнал сказал ему не только, что путь открыт, — потому что желтую тряпку (а может даже, это была ее собственная шаль) между шестами повесила Анна. Анна, которую он не видел вот уже много месяцев и от которой лишь редко-редко получал весточки через кого-нибудь из связных.

Слабый ветерок коснулся верхушек деревьев, мягким шепотом скользнул по нешелохнутой зелени и легкой дрожью отдался в поникших листьях. Застрявшая в паутине веток жара ничуть не уменьшилась, только где-то там, высоко наверху, пробежала сонная рябь.

Чтобы выдержать еще час, Фрир постарался подавить в себе радостное нетерпение и умерить естественное волнение разведчика. Остальные молчали; каждый с замиранием сердца вслушивался, как пробуждаются Джунгли, следил, как гаснут последние лучи солнца, чтобы тронуться в путь и идти к хижинам на берегу реки.

Тихое движение наверху, постепенно нарастая, неспешно достигло гущи веток и устремилось вниз, усиливая томление в груди Фрира; вот медленно вздымающаяся зеленая волна согнала семью попугаев над самой его головой, и они метнулись прочь, точно стайка быстрых разноцветных рыбок.

— Ночью будет дождь, — нарушил молчание Кирин.

Наконец исчез и последний беглый луч, сумерки заметно сгустились, и все вокруг зашелестело, задвигалось, захлопало крыльями — джунгли пробуждались и стряхивали с себя дневное оцепенение.

Фрир встал и уперся кулаками в бока.

— В путь!

Тину кинулся уничтожать все следы их пребывания здесь, остальные собирали пожитки. Прижимая к груди маленький автомат Оуэна, Тек роздал оружие. Последний взгляд — и отряд медленно двинулся через лес.

Дорога вела вниз, и высокие деревья сменились почти непроходимым подлеском, теснившимся по крутому склону. Фрир выискал во всклокоченном кустарнике кабанью тропинку.

— Растянуться цепью, — скомандовал он.

Беззвучно ступают по утоптанной тропе резиновые подошвы; лишь слабо шуршат взлетающие из-под ног листья; под горой все сходят с тропинки и ждут, сгрудившись, за последней тонкой завесой кружевной листвы.

По сравнению с темным туннелем, из которого они выползли, открытая долина живет в другом времени: здесь еще властвует серый призрачный день и пятна рисовых полей брезжат изумрудной зеленью; каменные великаны, пощаженные ленивой рекой в дни, когда она с бешеным ревом пробивала себе путь к плоскогорью, изо всех сил тянутся кверху, точно спешат, прежде чем зайдет солнце, в последний раз поймать клочок ярко раскрашенного неба.