Уильям Эш - Выбор оружия

— Тут вы ошибаетесь.

— Да, я знаю. Ведь он же враг.

— Конечно, враг; но я не об этом. Ваше дело лечить каждого, кто сюда попадает. Не ваша забота, что с ними потом делают.

— Вот как! А я вспоминаю врачей в застенках; тех, кто был тут же под рукой и давал советы, как подвергать людей нечеловеческим пыткам так, чтобы при этом они не теряли сознания.

Томас улыбнулся.

— Вы так негодуете потому, что он белый?

— Нет, черт возьми! Потому, что он человек. Я никогда не видел остальных. С ними расправляются в маленьком грязном госпитале там, в городе. Но я бы и к ним относился не так.

— Я хочу поговорить с ним. Он не спит?

— Наверное, нет. Трудно сказать. Он еще не произнес ни слова с тех пор, как пришел в себя. Лежит на спине и не отрываясь глядит в потолок. — Прайер снова взялся за перо. — Интересно знать, о чем думает такой человек.

— Может, мне и удастся это узнать. — Томас обернулся, желая подчеркнуть уважение к позиции Прайера. — Если вам от этого легче, у меня с собой нет раскаленного железа.

Прайер помахал ему вслед и продолжал заполнять картотеку. В левом крыле лежали обычные больные — дизентерия, растертые ноги, мелкие царапины. Сквозь стеклянные двери Томас видел солдат, листающих иллюстрированные журналы. В другом крыле помещался изолятор для тяжелобольных. Он отодвинул болт — излишняя предосторожность, если учесть состояние пленного, — и вошел в палату на шесть коек, где края простынь тихо колыхались под ветерком вентилятора. Занята была лишь одна кровать в дальнем конце палаты.

Томас поймал себя на том, что идет по линолеуму на цыпочках, и решил, что это никуда не годится. Твердыми шагами он подошел, встал в ногах кровати и посмотрел на больного. То ли он просто не думал о том, как выглядит пленный, а может, именно таким он и представлял его себе, но у него не возникло чувства несоответствия. И даже почудилось, что он где-то встречал его.

Рост лежащего трудно было определить, но видно было, что выше среднего; поджарый, широкий в плечах, тощий, но жилистый. Из свободных рукавов больничной рубашки высовывались широкие запястья, покрытые тонкими светлыми волосами. Неопрятная рыжая борода, опаленное солнцем лицо и неожиданно светлые глаза, прикованные к потолку. И зачем только он такой белокурый? — подумал Томас. — Просто как нарочно.

Он вспомнил свои первые часы в плену, гнетущее чувство поражения и — самое гадкое — что он почти умышленно потерял свободу. Еще одно усилие, и он был бы убит или избежал бы позорного плена. Вспомнил, как метался по каморке, куда его засадили — всё быстрей и быстрей, пока не свалился в припадке исступлённого самоуничтожения. Позже он узнал, что ему подсыпали что-то в еду и питье, чтобы вызвать приступ отчаянья и легче выпытать нужные сведения. Теперь этот опыт может пригодиться.

Он взял стоявший в проходе стул и сел возле кровати. Пленный не шевелился. Он мог быть и парализован, ведь пуля прошла у самого позвоночника. Вентилятор жужжал все громче и громче, и Томасу начало казаться, что он не перекричит этот шум, даже если сообразит, с чего начать. Но в голову ничего не приходило. Он сидел и думал, каково же пленному, ведь его замешательство — пустяк в сравнении с тем, что должен чувствовать тот.

Наконец на память пришли те самые слова, с которых когда-то начали допрашивать его самого.

— Ну что ж, Мэтью Фрир, — начал он ровным, бесстрастным голосом, — попали в беду?

Слова не произвели никакого впечатления на лежавшего, словно и не были сказаны. А что, если пленный не пожелает отвечать? Что тогда? Трясти, ударить — значило бы повторить грубую ошибку Шэфера. Что же делать? На миг Томаса охватил панический ужас от сознания своей беспомощности. Потом он с облегчением увидел, что губы пленного слегка дернулись. Как бы то ни было, это какой-то отклик.

Он полез в карман и достал портсигар:

— Хотите сигарету? Молчание.

Нельзя допустить, чтобы от него так просто отделались. Он сунул сигарету в рот пленному и щелкнул зажигалкой.

Фрир невольно сделал затяжку, потом правой здоровой рукой вынул сигарету. Хотел затянуться еще раз, но удержался. И словно искал глазами, куда бы кинуть сигарету.

Томас засмеялся.

— Не желаете подачек! — И добавил более резко: — Не такой уж подвиг отказаться от сигареты, коль скоро вы приняли возвращенную вам жизнь.

Показалось ему или на лице действительно мелькнула тень горькой улыбки? Это уже кое-что, хотя и немного; свист воздуха под лопастями винта с издевкой напомнил, что он не вырвал еще ни единого звука из плотно сомкнутых губ. И вдруг он сообразил, что первый шаг, подсказанный далеким прошлым, был неверен. В вопросе звучала готовность перейти в любую минуту к силе, а именно этого он и должен избегать. Если привести в исполнение затаенную угрозу, тогда рухнет намеченный план. А план в том и состоял, чтобы добиться доверия и чтобы пленный заговорил легко и непринужденно. Для этого сам Томас должен держаться легко и непринужденно, даже если и не сразу удастся втянуть пленного в беседу. И прежде всего надо поскорее побороть свою внутреннюю скованность — Томас взял себя в руки, успокоился и закурил.