Уильям Эш - Выбор оружия

Когда он приехал в полицию, жизнь там уже била ключом. Шэфер, сидя за столом, сначала дал последние указания отряду полицейских, потом, самодовольно ухмыляясь, повернулся к Томасу.

— Прошлой ночью взял еще троих, — сказал он. — Ещё троих связных?

— Именно. У них тут была целая сеть. И хорошо запрятанная. Но теперь их вывели на чистую воду.

— Это Сен?

— Да, Сен. Он нас до смерти заговорил, проклятый. Я только гляну на него, он сразу же выпаливает что-нибудь новенькое.

Томасу стало не по себе, и он, видимо, не сумел этого скрыть.

— А что? Это и есть моя работа. Развязывать им языки. Кстати, кое-что может пригодиться и вам. Там, в лачугах за трубопроводом, мы взяли одну девицу, её зовут Анна и, по словам Сена, она подружка вашего парня.

— Да?

— Именно. Они тоже любят порезвиться, как и мы, грешные. Подлая сука! Отбивалась, как черт, когда мы ее тащили.

— Что с ней будет?

Шэфер провел рукой вокруг шеи.

— Её дело швах. В стене — оружие и снаряжение, под полом — листовки, ее не выцарапает самый ловкий из местных адвокатов.

Томас шел в глубину двора, мимо камер, где валялись новые заключенные, и чувствовал, что теперь ему все равно, на кого обрушилась беда — на своих или на врагов. Любая трагедия, чья бы она ни была, только усиливала горестное сознание постепенной гибели всех его надежд. Вероятно, постоянное отождествление себя с Фриром сближало его с каждым, кто был связан с пленным. Надо поскорее освободиться от этого балласта; но даже теперь он не мог сделать этого, не одержав хотя бы маленькую победу. Вот, например, он заставил Фрира подписать документ и сразу почувствовал себя свободным, настолько свободным, что даже начал презирать пленного. Ему лишь бы обрести ощущение своего превосходства, вместе с ним вернется независимость, и тогда — какое ему дело до горя, постигшего Фрира!

Со звоном отодвинулся засов. Томас скрыл тоску и горечь под притворным спокойствием и вошел в камеру.

Фрир сидел на куче тряпья в глубине, положив локти на колени, и казалось, не шевельнулся с той минуты, как Томас последний раз видел его сквозь решетку. Он выглядел еще более нечесаным — грязный, небритый, пропахший потом — и заставил Томаса особенно остро ощутить белизну своего костюма и гладкость выбритого лица. Резкая разница между ними точно подчеркивала, как далеко они разошлись после временного единения в лазарете.

Неужели этот человек может не замечать, что даже его физическое состояние указывает на серьезную вину? Если в жизни людям воздается по заслугам — а иначе вообще трудно было бы жить, — значит тот, с кем обращаются, как с преступником, должен, наконец, понять, что он преступник.

— Я пришел сказать, что сегодня вы уезжаете, — весело объявил Томас. — Вас перевозят в Рани Калпур.

Фрир поднял голову и снова уронил на грудь.

— Теперь я ни при чем, что бы ни случилось. Я честно сообщил о нашей договоренности. И вам придется объяснить, почему вы с тех пор изменили свое решение.

Не дождавшись ответа, Томас сел на корточки и продолжал задумчиво, точно вспоминал что-то мало его затрагивающее:

— Знаете, я думал о ваших словах, что каждый — только орудие. Вероятно, вы правы. Все мы — орудия, которые использует та или иная государственная система. Однако мы тщеславны и потому убеждены, что и в качестве простого инструмента можем сказать свое слово. Ведь инструменты нужны всякие. Не только прямые, блестящие, сверкающие на солнце, но и маленькие, кривые, невзрачные на вид, однако идеально приспособленные к определенной работе. В этом, по-моему, и заключается ваша ошибка: из гордости нам всегда хочется встать в позу, вполне достойную восхищения, но абсолютно не пригодную для выполнения нужной работы.

Фрир снова поднял голову и даже сморщил лоб, силясь понять, к чему клонит Томас.

— Можно сказать еще резче, — продолжал Томас. — Настаивать на своей честности и прямоте в несовершенном мире, где часто побеждает плохое, уже само по себе плохо. У вас была возможность послужить вашему делу, но вы отказались, так как считали, что эта роль недостаточно красива.

Фрир, видно, искренне пытался взвесить, применимо ли все это к нему, потом сказал, покачав головой:

— Причина совсем другая.

— Боюсь, я так и не понял, какова истинная причина.

— Очень просто. Главное — не как я служу, а — кому. Согласившись стать орудием в плохих руках, я превращусь в оружие, направленное против тех, кого поклялся защищать.