Борис Егоров - Время ранних разлук

— Дайте письмо. Разорвать его, скорее разорвать! И всем солдатам письма верните. Не дай бог, вдруг писарь по ошибке отошлет!

А потом пошел в землянку и стал писать другое письмо.

В землянке темно. Только слабо трепещет в плошке огонек. Трофимцев не знает, с чего начать, ищет первые слова и вдруг видит себя в осколке зеркала. Кто-то брился и оставил… Видит Трофимцев не себя, а чужого, почти незнакомого человека. Неужели это ты, Валерьян? Нет. Ты всегда был черный. А этот — заросший и небритый, что в зеркале, — другой. Постарше и посветлее…

«Милая мамочка, извини за то, что в последнюю неделю не собрался тебе черкнуть, такой уж я неаккуратный. Но волнуйся, не беспокойся…»

Его звали Юрием.

Он лежал в госпитале, в Пензе, в глубоком тылу, после тяжелой операции, после непоправимой беды: ему ампутировали обе ноги.

Ее звали Алей.

Она приехала из Москвы и устроилась в госпиталь санитаркой, чтобы выходить Юрия, спасти ему жизнь.

Вот уже который месяц проводила она у постели больного.

Нет, она как санитарка хорошо ухаживала и за другими ранеными. Успевала и полы вымыть, и кровати перестелить, и подбежать к каждому, кому помощь нужна. А в остальное время сидела рядом с Юрием.

И никто не мог упрекнуть ее в чрезмерном внимании к одному, потому что, во-первых, ему было хуже всех, а во-вторых, то время, что она не отходила от него, было ее временем: другие санитарки работали посменно, а она смен не признавала и почти не отлучалась из хирургического отделения. Что только держало на ногах эту хрупкую бледненькую девушку, отчаянно пересиливавшую и горе, и сон, и работу, и усталость?

Аля приехала в Пензу на следующий же день, как получила страшное письмо, написанное чужой, не Юриной рукой: «Ваш друг был ранен на фронте, остался без ног, состояние его тяжелое… В бреду повторяет ваше имя… Я попросил у медсестры его полевую сумку. В ней были ваши письма. Адрес госпиталя такой…»

Юрий писал ей почти каждый день с тех пор, как уехал из Москвы, — писал из училища, с фронта. И вдруг — долгий, тревожный перерыв. А за ним — «Ваш друг…»

Письмо пришло утром, когда Аля торопилась в институт на занятия. На занятия она не пошла, забежала в деканат, оставила заявление, потом была в сберкассе, взяла лежавшие на книжке деньги. Откуда они у нее, у студентки? Это Юрий присылал.

Когда он, будучи на фронте, узнал из Алиного письма, что у нее умерла мать, написал: «Об одном прошу тебя: крепись! Найди в себе силы! Чаще думай, что я близко, рядом. Конечно, самовнушение самовнушением. Но одиночество будет давить на тебя, напоминать о себе ежечасно, начиная с мелочей. Тебе трудно, и помочь некому. Я буду помогать тебе своими письмами и еще — не сердись, не сердись: так надо! — я буду высылать тебе половину моего аттестата. Деньги тебе очень нужны, здоровьем ты не крепкая. Только не бросай институт…»

С тех пор каждый месяц Аля получала переводы по военному аттестату, но жила только на свою стипендию. Все полученное относила в сберкассу…

Теперь они и нужны, эти деньги. Сорок четвертый год. Булка хлеба — сто рублей.

Весь остаток дня прошел в душной толчее Казанского вокзала. И вечером, когда она наконец была в вагоне, с трудом припоминала, что же произошло в этой толчее, как удалось получить билет. Она стучала в какие-то окошки — большие и маленькие, от одного ее посылали к другому, она кого-то упрашивала, кого-то пыталась обмануть, у кого-то в кабинете по-детски разревелась, перед ней мелькали лица — равнодушные, строгие, унылые, раздраженные, беспомощные, пока не возникло одно спокойное и доброе. Это был военный с красной повязкой на рукаве. Кажется, у него-то она и разревелась. Он дал ей записку. А потом снова окошки, окошки… И с запиской не так просто.

Главный врач пензенского госпиталя, выслушав сбивчивую речь Али, в свидании с больным отказал.

Аля упорствовала. Тогда он спросил:

— Вы жена?

— Нет.

— Сестра?

— Нет.

— Значит, постороннее лицо…

— Я не буду посторонней. Я буду работать у вас санитаркой.

— У меня вакантных мест нет.

— Я буду работать бесплатно. Это неважно. Может, потом что-то освободится. Вы понимаете, этого человека надо спасти!

— Вы не доверяете нам, врачам?

— Доверяю, доверяю. Но спасти этого человека могу только я! Поймите, кроме лекарств и операций есть что-то еще… Лечат не только раны… А я знаю этого человека! Знаю, понимаете? Он должен и будет жить! Хотя вы сказали, что не ручаетесь…