Иван Падерин: На главном направлении [Повести и очерки]

— Этот Сергеев вывел меня из равновесия, — как бы проговорился Александр Александрович, с большим опозданием приглашая на ужин начальника отдела кадров и его товарищей.

— Иначе и быть не могло, — согласился с ним начальник отдела кадров так, словно он давно знал Сергеева и только сейчас закончил с ним доверительную беседу.

— Он тут всех нас обвел вокруг пальца, — продолжал Александр Александрович. — И я уверен — ни одна комендатура его не задержит. Так что искать его по месту жительства семьи будет тоже трудно.

— Да, — задумчиво произнес начальник отдела кадров, и трудно было понять, соглашается он с доводами начальника госпиталя или отвечает на какой-то вопрос, только что вставший перед ним.

— Что же делать? — спросил Александр Александрович.

— Ничего, — последовал ответ.

— Почему? Как же так? Ведь он опозорил своих товарищей по палате, убежал от назначения на фронт.

— Да, — продолжал думать вслух начальник отдела кадров, перелистывая последние страницы тетради Сергеева. — Он из шестьдесят второй армии. Эта армия сейчас прорывается к Днепру, где-то в районе Запорожья. Впрочем, Александр Александрович, положите эту тетрадь себе в сейф хотя бы до завтрашнего утра, а утром посмотрим ее еще раз и посоветуемся.

Вероятно, начальник отдела кадров округа был уверен, что Александр Александрович прочитал записи в тетради, поэтому так сказал. Значит, надо подготовиться к завтрашней беседе.

И Александр Александрович тотчас же после ужина открыл первую страницу…

Над дорогами между Доном и Волгой висит густая рыжая пыль. А там, за Доном, в Большой излучине — мгла. Мрачная с багровыми столбами по-бокам, она поднялась до самого неба и, заслонив собой полуденное солнце, движется на восток.

Горит станица Калач. Зарево пожаров видно на десятки километров. Даже сюда, в Карповку, где временно расположился штаб 62-й армии, ветер приносит запах гари. Горят курени донских хуторов Вертячего, Песковатки, Камышинки. Темным пологом покрываются колхозные поля. Кое-где в снопах и на корню осталась пшеница. Огонь помогает ее «убирать».

Это война идет сюда. Она уже перешагнула Дон.

Там, на Дону, на прикрытии паромной переправы я оставил свой батальон. Оставил, потому что еще вчера вечером мне вручили телеграмму: «Старшему политруку Сергееву немедленно явиться в отдел кадров политотдела армии».

Над переправой без конца кружили фашистские бомбардировщики, гибли люди, и, конечно, хотелось как можно скорее вырваться из такого ада, но батальону было приказано оборонять подступы к паромной переправе на западном берегу до окончания перехода всех частей дивизии через Дон. На простом языке это значит — оставайся на той стороне до конца и дерись с врагом до последнего вздоха.

И вдруг вызов, да еще в политотдел армии — в армейский тыл… Кому не хочется жить!

Но когда стал прощаться с товарищами, когда полевая и противогазная сумки переполнились письмами, мне стало грустно.

И сейчас, здесь, в Карповке, мне кажется, что в сумках — не бумажные треугольники и фронтовые открытки, а что-то такое тяжелое, что нет сил нести, подкашиваются ноги.

Останавливаюсь перед домом с белыми ставням и, передохнув, смотрю в ту сторону, где горят хлеба, где оставил своих боевых друзей — бойцов стрелкового батальона сибирской дивизии.

«Люди, хлеб, огонь. Борьба, жизнь, смерть», — повторяю про себя.

Справа низко над крышами домов проносятся два наших штурмовика. За ними гонятся «мессершмитты». У штурмовиков нет хвостового прикрытия, и «мессершмитты» подстраиваются к ним спокойно Где-то там, восточнее Карповки, трещат пулеметы Не оглядываясь, вхожу в опустевшую ограду, затем в дом.

Здесь идет напряженная работа. Все столы и пол устланы холстами топографических карт. Над картами склонились оперативные работники штаба. В касках, с противогазными сумками, потные, усталые, они читают донесения из дивизий и, тяжело вздыхая, вглядываются в топографические знаки. Перед ними целая область с широкими колхозными полями, с холмами и курганами, с множеством песчаных балок и оврагов.

Природа густо избороздила здешнюю землю балками. Глубокие, с крутыми сыпучими берегами, с густыми зарослями шиповника и боярышника на дне, они, как видно из названий, были прокляты: «Чертова балка», «Волчий овраг», «Пропасть», «Чумной яр», «Бесовы тропы». Через них не проедешь, не пройдешь, Потому их так и назвали когда-то местные жители. А сейчас эти балки и овраги милы для нас, как морщинки на лице родной матери: в них можно укрыться от знойного солнца, от бомбежки и подышать прохладным воздухом.