Николай Дворцов - Море бьется о скалы [Роман]

Смерть… Сколько дней и ночей она неотступно кружилась около, холодно дышала в затылок, но Степану удавалось как-то увернуться от нее. А теперь не увернешься. Теперь он видит ее отчетливо, ясно… Они стоят один против другого на узкой тропе, как тогда с Егором. Встреча неизбежна…

Готов ли он к ней? Ведь смерть — итог жизни. Как жил человек, так и умирает. Федор и Васек умерли мужественно. А он как? Неужели он сомневается в своих силах? Нет! Он готовит себя. Федор тоже, конечно, думал, готовился. И Васек… Иначе не может быть. Легко и без думно умирают, пожалуй, только герои плохих романов.

…Вода хлещет за борт, грязно пенится. У пленных — чего никогда не бывало — свободное время. Они сидят на берегу. Солнце то нырнет с разлета в облака, то выскочит, усмехнется. Почти детскими голосами кричат чайки.

У Степана под шинелью, на старом солдатском ремне висит котелок. Степан все время чувствует его тяжесть. Рядом Цыган. Сегодня он неотступно следит за Степаном и волнуется, кажется, не меньше Степана. Он достает из кармана алюминиевый портсигар, осторожно трет его о рукав шинели.

— Разве сходим? — Цыган косит блестящими глазами на Степана. — Авось клюнет…

— Дождемся обеда. Теперь скоро.

— Давай подождем… — соглашается Цыган, а через минуту шепчет: — Терпенья, понимаешь, не хватает. Вот так со мной было в партизанах. Когда собирался на первое задание, места не находил. А потом привык. Шел как на обыкновенную работу. Честное слово… Сплю себе, пока не растолкают.

— Без пяти час, — говорит Степан. — Видишь, тронулись.

Мимо спешат в столовую немцы. Идут группами по три-пять человек. Возбужденно разговаривают:

— Сегодня сосиски и пиво.

— Откуда такие данные?

— А вот увидишь. Вечером будет шнапс.

— Чудесно! Напьемся так, чтобы фюрер прожил еще пятьдесят пять.

Неожиданно подходит автомашина. Из кабины не спеша выбирается унтер. Степан инстинктивно щупает через шинель котелок, смотрит в лицо Цыгана. Неужели провал? Тогда все. Мучительный и бесславный конец. Цыган тоже встревожен. Настороженный, он следит через плечо за унтером. Унтер пожимает руку Егору, Дуньке и всем остальным «спасителям». Каким добряком стал?

— Друзья! У всего немецкого народа сегодня большой праздник. Сегодня нашему фюреру исполняется пятьдесят пять лет. Возьмите вон суп…

Взгляды «спасителей» жадно тянутся к стоящему на машине бачку.

— Сохрани его господь, дай здоровья на долгие годы, — бормочет Дунька, устремляясь вслед за Егором к машине.

Бачок схватывает больше, чем надо, рук. Его оттаскивают в сторону. И почти сразу вспыхивает ссора.

— Так не по-божески, Егорушка, — канючит Дунька. — С самого дна… Вот отдай мне свой котелок.

— Отстань! А то дам так — не возрадуешься!

Унтер зло крякает и садится в машину. Сквозь стекло ему видно, как Дунька лезет с головой в бачок, собирая пальцем со стен и дна остатки супа.

Когда унтер уезжает, Пауль Буш подходит к Степану.

— Вы без супа?

— Слишком дорогой у фюрера суп.

Пауль с горечью усмехается.

— Держитесь. Осталось немного. Уверен, что у Гитлера последние именины.

Цыган внимательно прислушивается к разговору, но почти ничего не понимает.

— Говори, чтобы проводил… Самый раз… — он нетерпеливо дергает Степана за рукав. — Развел антимонию… Момент надо ухватывать. Соври что-нибудь. Скажи — договорились…

— Дай портсигар!

Степан показывает вахтману портсигар.

— Пауль, нас хотят взять голодом. Убавили хлеб, а вместо супа вода. Мы с товарищем сделали портсигар. Моряк с баржи заказал. Вот отнести надо… Помоги, Пауль… Моряк обещал пять сигарет. Это две пайки хлеба.

— Где баржа?

Степан показывает.

— Гер вахтман… — стонет Цыган с мольбою в глазах.

Такое обращение не доставляет удовольствия Паулю.

Он с досадой двигает плечом.

— Пошли! Я доведу вас до уборной, а там сами…

В уборной Степан снимает с ремня котелок и, засунув руку в прорванный карман шинели, держит его под полой. Он старается делать все спокойно, но мыслимо ли это? У Степана пересохли губы Он облизывает их, но и язык кажется сухим.

— Кнопку сейчас передвинуть?

— Нет, потом… Встанешь за меня… Только не дрожи, — советует Цыган, хотя сам тоже дрожит, и глаза горят не меньше, чем у Степана, и губы сухие.

— Слушай, а может, сказать Паулю?..

— Да ты спятил? — удивляется Цыган.

— Он надежный…

— Все одно немец. Я им теперь ни одному не верю. Столько натворили…