Владимир Богомолов - «Жизнь моя, иль ты приснилась мне...»

В одна тысяча девятьсот одиннадцатом году, когда я служил в Сорок седьмом кавалергардском полку в Чернигове, был у нас эскадронный, штабс-ротмистр Фридрихс. Отличный строевой офицер, правда, из немцев в далеком прошлом, и с небольшой странностью — держался от нас несколько особняком. Жены у него не было, и держал он в кухарках хохлушку, пудов на семь или восемь, настолько безобразную, что, скажу вам без хвастовства, мой волосатый зад по сравнению с ее рожей — Снегурочка! И вот однажды поздней летней ночью, возвращаясь из собрания и хорошенько набравшись, мы проезжаем мимо домика, где он жил, и решаем сыграть ему подъем и выставить на пару бутылей — наливки и настойки у него были великолепные. Залезаем через окно в комнату, зажигаем свет и застаем его спящим в объятиях этой самой Горпыны. Мы были оскорблены смертельно. Все занятия в полку на другой день были отменены — с утра заседало офицерское собрание. Решение было единогласным: предложить штабс-ротмистру Фридрихсу немедленно покинуть полк. Прискакал командир дивизии. Не желая огласки, он попытался уговорить нас замять дело. Это был вопрос чести, и приказать нам он не мог, не имел права — он мог только просить. Большинством голосов мы отклонили его предложение. Не знаю, чем бы все это кончилось, но Фридрихс — он был настоящий офицер! — сам разрядил ситуацию и в тот же вечер пустил себе пулю в лоб…

Вот как раньше женились настоящие офицеры, и никакой генерал не мог тебе помочь, если офицерское собрание отклонило претендентку.

И ты должен был все начинать сначала…

У чужому у краю, хоть с рябою, но в раю .

В мечтах я полностью разделял представления старого кавалериста гусара Арнаутова о том, какой должна быть будущая жена офицера. Но в моей короткой личной жизни были слишком скудные познания и потому, наверное, все в ней скособочилось.

В Германии, в сумасшедшие послепобедные месяцы перед ожидаемой скорой демобилизацией из армии, женщины стремились скоропалительно устроить свою личную жизнь. В ходу была частушка:

И мне страстно захотелось любви.

К таинствам любви я приобщился довольно поздно, и не мед- сестренкой в госпитале, о которой втайне мечтал и вздыхал, не заносчивыми, манерными подругами и сослуживицами Аделины, с которыми меня настойчиво, но безуспешно, знакомил Володька: в их глазах я не выглядел состоявшимся мужчиной, а только безусым юнцом, хотя уже в течение года регулярно, два раза в неделю, брился, на которого не стоило тратить время и удостаивать своим расположением, когда перспективные женихи идут нарасхват. Но было ощущение, что у меня еще «все впереди».

К таинствам любви меня приобщила неказистая, некрасивая, толстая прачка Полина Кузовлева, вольнонаемная баннопрачечного батальона.

Меня к ней отрядил солдат моей роты Чирков, когда я попросил подыскать мне русскую женщину для стирки белья — она оказалась его землячкой. Помещение 77-го отдельного банно-прачечного отряда, куда я пришел решать свои бытовые проблемы, было завалено горами грязного белья, обмундирования, бинтов из госпиталей. Во влажно-удушливом аду с запахом вонючего мыла гнулись над корытами и кипящими баками полтора десятка женщин, никаких лиц было не разобрать: все одинаково мокрые, с красными, распаренными лицами, слипшимися волосами, босые или в резиновых сапогах. Меня сразу все обступили, узнав, к кому я пришел, визжали, хохотали, отпускали шуточки. Радуясь, что к ним нежданно-негаданно свалился молоденький боевой офицер, кто-то принес спирт…

Все произошло как-то само собой вне моей воли и моего сознания, деталей не помню, кроме зацепившегося в памяти момента, когда на ширинке неожиданно отлетели пуговицы.

По сути, рассмотрел я ее только под утро: она была крупная, разрумянившаяся женщина, лет тридцати, с простоватым широким, даже некрасивым бабьим лицом, с темно-серыми, будто пушистыми глазами, толстыми ногами с большими и широкими ступнями, крепкой млечной грудью и красными, распухшими и потрескавшимися от постоянной стирки, руками. Я в ужасе закрыл глаза, меня прошиб пот и, как всегда в минуты напряжения, возник холодок внизу живота. Я лихорадочно соображал и никак не мог понять: где я? и что со мной? Я задыхался от стеснения в груди и неприятного тошнотворного запаха прогорклого масла, как я потом установил — трофейного маргарина, которым она на ночь смазывала лицо и руки.