Владимир Богомолов - «Жизнь моя, иль ты приснилась мне...»

Под кинжальным и фланкирующим огнем из нескольких дотов бойцы залегли и пытались окапываться. В это время послышались стрельба и крики с противоположной стороны сопки — начала атаку рота, посланная в обход. Стремясь поддержать ее действия и дать ей возможность ворваться из тыла японцев на высоту, Володька бросился к залегшим на склоне бойцам и увлек их вперед за собой.

Я не сомневаюсь, что Володька обеспечил бы выполнение боевой задачи даже ценой своей жизни. Его рифмованное изречение «Только смерть за Отечество — смерть, полезная человечеству!» не было в его устах просто фразой — оно выражало Володькину подлинную суть, так же, как было искренним и органичным для него неоднократно им цитируемое: «Гусар, который не убит до тридцати лет, не гусар, а дрянь!»

Я не сомневаюсь, что Володька в случае необходимости без колебаний закрыл бы там, под Цзямусами, своим телом амбразуру одного из дотов, но не каждому удается достичь амбразуры и лечь на нее, и не каждому суждено погибнуть геройской, образцово- показательной смертью.

Как рассказал мне спустя полгода командовавший в том бою ротой старший лейтенант Кичигин, Володька бежал под пулеметным огнем вверх по склону впереди всех. Рядом с ним падали люди, а он бежал как заколдованный — ни одна пуля не задела, не поцарапала его. Но там, под Цзямусами, перед дотами было протяженное минное предполье, и случилось, что на бегу он задел или наступил на взрыватель противопехотной мины. Высоту взяли, а часа через полтора Володьке, доставленному Кичигиным и ротными санитарами к полковому медпункту, ампутировали ноги: левую — ниже колена, а правую — до бедра…

Из письма, написанного им спустя неделю — я получил его на полевую почту уже в Фуцидзяне, в дивизионном медсанбате, где около месяца находился на излечении, баюкая на перевязи раненую руку и маясь от тоски и бездействия, — из этого довольно большого Володькиного письма многие отдельные фразы мне запомнились наизусть: «Дорогой Компот, друг мой единственный!

Жизнь дала трещину, и судьба повернулась к нам раком. Как тебе, очевидно, уже известно, Мишка убит, а мне вот оттяпали обе лапы…

В Тунцзяне добыл для тебя ящик консервированных мандаринов, тебе бы понравилось наверняка, да вот встретиться не пришлось…

Если ты жив и здоров, отомсти самураям за Мишку и за других и с честью пронеси знамя советского офицера через всю Маньчжурию. Если же ранен, не вешай, Васек, голову, держи хвост пистолетом!»

Заканчивала письмо запомнившаяся мне на всю жизнь рифмованная, неестественно бодрая фраза:

«И если у вас оторвалась пуговица, не надо плакать, не надо испугиваться!»

Ниже стояла подпись: «Бывший гусар В. Новиков».

Помню, что это бравадное сравнение потери обеих ног с оторвавшейся пуговицей ударило меня в самую душу…

Я ответил Володьке большим и очень теплым письмом, составление и обдумывание которого заняло у меня целые сутки. Я написал ему, что и на гражданке можно с пользой служить Отечеству и армии, только для этого нужна подготовка, надо учиться и вместо военной академии ему придется окончить институт или университет.

Хорошо зная Володькину независимость, его максимализм и нетерпимость, щепетильность в денежных вопросах, я понимал, что он не захочет никакой помощи даже от матери и отца-генерала, во всяком случае, станет отказываться, но я должен был его убедить, должен был заставить его принять хоть какую-нибудь помощь от меня. Если до сих пор в наших отношениях командовал только Володька, то теперь эту роль я обязан был взять на себя.

Я написал ему, что мы с ним не просто однополчане, что он мне ближе родного брата и не имеет права отказываться от моей поддержки, а если посмеет, то я буду расценивать это как предательство, именно как предательство фронтовой дружбы с Мишутой и со мной. Желая убедить его, я подпустил в письме демагогии, особенно нажимая на память о погибшем Мишуте.

Что я предлагал ему конкретно?.. Я написал, что считаю своей обязанностью оформить на него аттестат, деньги по которому он будет получать и когда я буду в академии. Если он будет учиться там же, в Москве, мы поселимся вместе, купим трофейный мотоцикл с коляской, и я буду ежедневно по утрам отвозить его на занятия в институт или университет, а в конце дня доставлять обратно; ведение всего хозяйства я, разумеется, беру на себя.

В ту же ночь я придумал ему и профессию — военный историк! — и написал, что он должен посвятить свою жизнь восславлению подвигов советских воинов в Отечественной войне. Я не сомневался, что Володька с его силой воли и целеустремленностью без труда сможет стать профессором истории и даже академиком — вроде знаменитого в те годы Тарле, так здорово описавшего героические действия русской армии против Наполеона.