Владимир Богомолов - «Жизнь моя, иль ты приснилась мне...»

Меня тяготила и удручала ссора или размолвка с Володькой и его невестой, хозяйкой торжества. А что еще? Досада на себя за деревенскую непосредственность, выставившую меня перед гостями в нелепом и смешном виде. Но, кроме пляски вприсядку и спетой, назло всем, в состоянии опьянения сомнительной по смыслу частушки, я не допустил ничего недостойного и дурного.

После драки кулаками не машут… Вернуть и поправить прошедший вечер было невозможно, и потому о дне рождения следовало просто забыть. Однако тревожное чувство чего-то сделанного не так, подсознательное ощущение какой-то вины или виноватости — перед кем? — не покидало и мучило меня. Я пытался, но так и не мог определить, что же, кроме вчерашнего удивительно нелепого вечера, могло тяготить или беспокоить меня?.. Что еще?

Для ночной темноты я держал немалую скорость и буквально ни на секунду не сводил глаз с высвечиваемой фарой полосы асфальта. Мимо пронеслись две встречные немецкие легковушки, они промелькнули так быстро, что я даже при опущенных боковых стеклах не разглядел, кто в них находился, только заметил, что обе они не имели номерных знаков. Почему-то мне сразу вспомнились сообщения о нападениях немцев на дорогах, о бандитизме с использованием автомобилей; сбросив скорость, я съехал на обочину, остановился, выключил мотор, достав небольшой трофейный «вальтер», загнал патрон в патронник и снова положил пистолет в карман. Мне хотелось хоть несколько минут побыть в тишине и спокойно все обдумать, чтобы уяснить, что же сегодня сделано в моей жизни такого, из-за чего все получилось и сложилось не так, но дремавший в коляске Арнаутов сразу очнулся, спросил сонным голосом: «Где мы?», затем, пробормотав: «Подожди», вылез и отошел в темноту; я слышал, как в нескольких шагах у меня за спиной он справлял малую нужду.

— Парень — гвоздь, настоящий боевик, но вляпался прямо рожей в лужу. Друг твой втюрился как зюзя, а любовь не пожар, загорится — не потушишь! — вдруг с явным огорчением сказал он. — Любовь зла!.. Не мы выбираем, а нас прибирают… Жаль мне его, Василий!.. А вообще-то эффектная шлюха!.. Из дорогих!.. И в глазах — сперма!..

Я понял, что он говорит об Аделине, и, естественно, не мог не оскорбиться. Арнаутов задел честь невесты моего друга, и как офицер я не мог, не имел права оставить это без последствий, но я промолчал, не сказал ему и слова. И не потому, что Арнаутов был лет на сорок старше меня, просто в эту минуту, поддавшись настроению, я мог наговорить ему лишнего и оттого решил объясниться с ним в другой раз, спустя день или два.

Впрочем, жизнь продолжалась. Мне предстояло уже через несколько часов на корпусных соревнованиях защищать спортивную честь дивизии, и следовало хорошо выспаться и отдохнуть…

По приезде из Левендорфа, полумертвый от усталости и нервного перенапряжения, едва коснувшись щекой подушки, я буквально провалился и заснул как убитый, однако спать мне пришлось совсем недолго. Меня разбудил резкий, настойчивый, несмолкаемый зуммер телефона. Нащупав в темноте и взяв трубку, я тотчас автоматически произнес:

— Сто седьмой слушает.

И сразу в мембране услышал взволнованный голос Махамбета:

— Васа? Где ты был?.. Тебя ищет весь ночь! Ча-пэ, Васа, кайшлык! — сбивчиво и негромко говорил он. — Я ничего не мог!.. Здесь все приехал: конразведка, политотдел, паракуратура… От нас дапроску берут… Бэле! Кайшлык! Приезжай сразу!..

Он так и сказал: «конразведка», «паракуратура», «дапроска», он был крайне возбужден и говорил с большим, чем обычно, акцентом, нещадно искажая и перевирая слова.

— Махамбет, что случилось? — закричал я, сразу садясь на кровати и включая лампу. Я запомнил на многие годы: на часах было четыре часа тридцать семь минут.

— Тебя ищет весь ночь… Кайшлык! Бэле! Абтраган! — в крайнем волнении снова сдавленно повторил он, я знал, что по-казахски эти слова означают «несчастье», «беда», и понял по его негромкому разговору, что он звонит от дневального из коридора и не хочет, чтобы его услышали.

— Махамбет, что случилось?! — обеспокоенно закричал я. — Скажи толком!

— Калиничев… Лисенков… уже нет… — с отчаянием в голосе сообщил он, мне показалось, что он сейчас заплачет. — Васа, я ничего не мог! Базовский и Прищепа… тоже… Приезжай!

Спустя каких-нибудь пять минут я гнал на мотоцикле в роту, оглашая перед каждым перекрестком улочки спящего городка пронзительными сигналами.