Алексей Першин - Смерч

И тотчас Денис должен был признаться себе: нет у него достаточного хладнокровия, чтобы стать разведчиком. Иначе не вел бы огонь прямо через борт «виллиса», не бегал бы напрямую под огнем… Узнай обо всем этом Назаров — не доверит больше ему, лейтенанту Чулкову, и самой пустячной самостоятельной операции.

Выход один: зажать боль в кулак.

Бои не стихали ни зимой, ни весной. Немцы теряли город за городом, пункт за пунктом. Многие оказались в плену. От былой наглости сдавшихся гитлеровцев не осталось и следа. А давно ли они уверенно доказывали, что пленение их — случайность: русских сомнут и раздавят, и тогда они поглядят, кто у кого будет в плену. Денис Чулков еще на правом берегу Днепра слышал такие речи.

Совсем иным стал пленный сорок четвертого года. Как из игрушечного резинового тигра выпускают воздух, так испарилась и уверенность гитлеровского солдата в победе. Не надо было быть психологом, чтобы обнаружить в них душевный надрыв, психический надлом. Обычные, сказанные в полный голос слова заставляли пленных вздрагивать и затравленно озираться. Приниженные, неряшливые, они умоляли взглядами и взывали к состраданию. Эта их покорность судьбе наводила на мысль: таких сейчас немало в гитлеровской армии.

— Ага, проняло вас, гадов! — торжествовали солдаты.

Один из унтер-офицеров рассказывал и удивительное, и смешное. По его словам, для пленного в русском лагере самая легкая смерть — это гибель от лап медведя. Пропагандистская машина фашизма делала свое дело: русские именовались дикими варварами, питающимися чуть ли не сырым мясом и человеческой кровью.

В руки Чулкову однажды попал уникальный документ. Он принадлежал обер-лейтенанту, четырежды награжденному и дважды раненному, которого отправили в штаб как «языка».

Документ этот передал комсоргу подполковник Виноградов. Развернув бережно завернутый в целлофан, сложенный вчетверо глянцевый лист бумаги, изъятый у пленного, Денис попытался было самостоятельно разобраться в готическом шрифте, но его знаний немецкого было недостаточно.

— Что это? — спросил он.

— Молитва.

Взглянув в улыбающиеся глаза замполита, Чулков с недоумением переспросил:

— Молитва?! Странно. Не очень-то немцы благочестивы.

— Не были, да стали. Много раз уже находят в бумажниках офицеров такие вот божьи охранительные грамоты. Потрудитесь вместе с переводчиком и расскажите об этих индульгенциях комсомольцам. Я в готическом слаб, только общий смысл схватил.

Над переводом пришлось основательно попотеть. Эту молитву Денис прочитал на комсомольском собрании во втором дивизионе:

— «Вступися, о господи Боже мой, в тяжбу с тяжбущимися с нами и побори борющихся со мной…»

— Ага, лазаря запели, сволочи! — не выдержал кто-то из слушателей. — Мы тебе покажем тяжбу!

— Тихо, тихо!

— Читаю дальше. «Возьми щит и латы и восстань и не…»

— Го-го-го!

Чулков не обрывал веселья — на такую реакцию он как раз и рассчитывал.

— «Да обратятся назад и покроются… гм… и покроются бесчестием все умышляющие мне зло…»

Читать дальше было невозможно, смех не прекращался. Впрочем, задачу можно было считать выполненной.

Чулков и Баландин подумали об одном и том же почти одновременно. Но Эфиопий опередил Дениса. Он поднял руку, встал и торжественно провозгласил:

— Кто за то, чтобы послать фашистам телеграмму сочувствия?

Смех утих — солдаты недоумевали. А Баландин продолжал:

— Не будет, стало быть, телеграммы? Все ясно. Не поможет нашим фрицам-голубчикам ни бог, ни архангелы, ни даже сам черт рогатый. Верно я говорю?

— Верно!.. — дружно и весело отозвались комсомольцы.

— На том и порешили. А коль резолюция есть… р-р-разойдись! — И уж потом с улыбкой извинения комсорг дивизиона вежливо осведомился у Чулкова: — Простите, я не спросил разрешения.

— Что ты… что ты… Резолюцию приняли важную. — Чулков обнял Эфиопия за плечи и увлек его в глубь двора. — Звонко получилось, Эфиопий, молодец!

За зиму и весну сорок четвертого года Советская Армия полностью очистила Украину от оккупантов. Позади остались город Кривой Рог, села Устиновка, Новый Буг, Еланец.

И вдруг жестокое сражение за Вознесенск. Залпы, залпы, залпы…

А когда земля набухла влагой и начала расползаться под колесами, путь все чаще стали преграждать речки, ручьи, балки, овраги с крутыми и обрывистыми берегами, заболоченные поймы. У Чулкова создавалось впечатление, что, чем ближе государственная граница, тем медленней они продвигаются.