Игорь Николаев - Линия фронта

Евгений не видел, что там упало, но расслышал какой-то шорох и приблизился к комиссару.

Бойко елозил рукой возле носилок. Евгений увидел открытую кобуру и пистолет в траве. Он наступил на него и нагнулся. Бойко, как и тогда, у реки, смотрел на Евгения косым, тяжелым взглядом. Он ждал чего-то, но Евгений молчал, не зная что делать и что сказать. Он все понял и сообразил, что нужно как-то сгладить случившееся, но не знал, как приступить к делу.

— Виктор Федотович… Уронил?

Бойко молчал, и Евгений заколебался в своей недоброй догадке. Он не хотел сомневаться в силе и стойкости Бойко, верил, что его товарищ и наставник по-прежнему остается крепким человеком. Бывает ведь, что даже самый крепкий на секунду теряет контроль над собой и действует помимо сознания. Больной человек… Желая окончательно убедиться в нелепости своих предположений и в то же время понимая, что сейчас не следует задавать вопросов, он все-таки повторил:

— Уронил?

И тут же понял, что ничего иного сказать он не мог. Он нашел, казалось, единственное слово, которое могло спасти положение. Он всегда представлял Бойко таким, каким видел его с первых дней войны, еще на границе, а потом на плацдарме.

Евгений со страхом ждал, что скажет Бойко, но тот молчал.

— Зайдем в село… — произнес Евгений. — Отлежишься…

— Я в тягость?

— Что ты, Виктор Федотович! У надежных людей… уход…

— Я со всеми!

— Трудно в пути… А тебе покой нужен. — Евгений наклонился, провел ладонью по его лбу, ощутил на руке горячие капли.

— Я со всеми, — повторил Бойко.

— Ведь у нас никаких лекарств…

— Женя… дай слово! Слово? Ну, слово?

Евгений чувствовал себя так, будто делает гадость: ведь оставить Бойко во взводе без квалифицированной помощи — значит обречь почти на верную гибель. И тем не менее он не смог отказать комиссару, не в состоянии был в эту минуту отвергнуть его просьбу. Он словно читал мысли раненого и видел — теперь Бойко будет терпеть любые муки и лишения до конца.

— Слово, Виктор Федотович…

Засунув пистолет комиссару в кобуру, Евгений обернулся и скомандовал построение. Пора было трогаться, предстоял нелегкий ночной путь.

Пахло мокрой травой. Похожий на ломтик дыни месяц вышел из лохматой тучи. После дождя небо и земля парили в прозрачной дымке, и оттого все вокруг было едва различимо: темные рощи и взгорки, смутные пятна посевов и облитые серебром каски идущих бойцов — все казалось шатким, плывущим по затушеванному безбрежному простору.

В эту ночь саперы двигались быстрее. Они упрямо стремились догнать своих. Наумов по обычаю задевал Янкина:

— Шевелись, служба!

Янкин сутулился, у него покручивало — на смену погоды — раненую руку, но он не признавался и тяжеловато греб ногами. Он шел впереди Наумова, и приятель не видел лица его, однако чутьем уловил, что лучше примолкнуть.

Ночью только и просыпались по-настоящему войсковые тылы. По ту и по эту сторону фронта скрытно двигались войска и обозы; ночью же выходили на тропу разведчики и саперы, крались по глухим проселкам, по дремотным опушкам и оврагам чуткие дозоры. И лишь обманчиво казалось, будто местность эта пустынна и мертва.

Взвод, как и подобало, передвигался с мерами предосторожности. Дозорные уже не били тревогу, по пустякам, знали, что немец без дорог потемну не шляется, а если и замечали живых людей, то убеждались: это попавшие в переплет бойцы или беженцы, которые после первого знакомства с «новым порядком» предпочитали идти в темное время. И те и другие, завидев вооруженных дозорных, уклонялись от встреч. Однако встречались и такие, что выходили из укрытий, вступали в переговоры, пытались выяснить обстановку и рассказывали о своих наблюдениях. Кое-кто из них присоединялся к саперам, иные же уходили, считая за благо действовать по своему разумению.

Евгений жадно расспрашивал каждого, хотя относился к незнакомым людям с неприязнью, подозревая всех, кто не в строю, в дезертирстве.

— Куда идешь? — обычно спрашивал Евгений.

Чаще всего боец махал рукой и отвечал: «Туда…» Туда — значило к своим, за линию фронта. Это угадывалось по его голосу, виду и поведению. Боец вымучивал свою историю, и в ней переплетались действительные приключения с вымыслом. В зависимости от характера и темперамента рассказчики рисовали картину войны по-разному. Одни, растерявшиеся от непредвиденных событий, твердили: немец валом валит и нет ему удержу. Были и степенные, твердые воины, сохранившие выдержку и веру в победу. Встречались и шептуны. Эти, поговорив о том о сем, доверительно сообщали: «Еще не то будет…» Попались среди отходящих два или три красноармейца из своей дивизии; один даже рассказал о гибели знакомых разведчиков, назвал Аню. Это огорошило Евгения, хотя он ничем себя не выдал.