Игорь Николаев - Линия фронта

Исполнитель поиграл и оборвал звук, но саперы стояли не шевелясь, Евгений тоже ждал, не подавал команды на посадку, краем глаза следя, как встревоженно перешептывались у костела прихожане.

В уличных боях саперы поначалу активного участия не принимали, однако по мере продвижения к центру Вильнюса сопротивление немцев усиливалось, и уже на третий день рота Евгения получила задачу взорвать перекрытие над занятым фашистами подвалом. Блокированное здание стояло на углу, имело внутренний двор, и засевшие в подвале держали круговую оборону. Ворвавшийся ночью на первый этаж стрелковый взвод к утру очистил здание, но в подвал проникнуть не сумел. Поставленное на прямую наводку орудие било вдоль улицы, под углом к фасаду, и заметного беспокойства фашистам тоже не причиняло. На удалось их забросать и гранатами: окна были зарешечены.

Тол в блокированное здание носили через торцовое окно второго этажа, пробираясь по крыше примыкающего сарайчика. Работа была не ахти какая сложная. Ящики разместили прямо на полу, предположительно над центральным помещением подвала, и по той же черепичной крыше выпроводили — на время взрыва — пехотинцев. Евгений сам проверил заряд, взял из рук Наумова зажигательную трубку и всунул капсюль в гнездо шашки. Наумов достал спички.

— Зажигай, — сказал Евгений и оглянулся на сержанта, но тот ждал, пока комроты вспрыгнет на высокий подоконник. В пустой комнате было тихо. Евгений напоследок обвел взглядом стены, отметил на обоях пятно — хозяева сняли картину — и увидел саму картину — прислоненную у плинтуса литографию; он выставил ее в соседнюю комнату. Потом скользнул глазами по пыльному, отодвинутому от глухой двери дивану и вскочил на подоконник. — Давай, — одними губами потребовал он.

Наумов шаркнул теркой по спичке, со шнура сорвалась искра. Евгений, взявшись руками за подоконник, опустился на черепицу и побежал. По нему сейчас же раздалась очередь, но он удачливо проскочил крышу сарая и нырнул в окно соседнего дома. Он обернулся, но Наумов не показывался. Евгений хотел позвать его, однако решил, что это смешно, что аккуратный и расчетливый сержант вот-вот появится. Надеялся на это и Янкин, который оказался рядом: он подстраховывал комроты и сержанта.

В другой половине дома, в отдалении от заряда, сосредоточились стрелки, изготовились ринуться с гранатами в пролом. Евгений слышал их нетерпеливые шаги, от этого в душе его разливалась досада, словно в ответственный миг кто-то бесцеремонно подталкивал его в спину.

А Наумов все не появлялся…

В последнее мгновение, когда Наумов ступил по направлению к окну, что-то необъяснимое заставило его оглянуться. Ничто не изменилось в комнате, все так же с шипеньем вился по шнуру дым, показывая приближение огня к детонатору, по-прежнему все было на местах: и отодвинутый от глухой двери диван, и опрокинутый стул, и брошенная возле толовых ящиков обгорелая спичка. Запальный шнур был длинный, больше метра, и оставалось еще много: прошло всего пять секунд; на черном шнуре виднелся обмякший, прогоревший кусок, огонь пожирал один сантиметр в секунду… Наумов подержал в руке ненужный уже коробок со спичками и сунул его в карман, глаза его неотрывно следили за бегом невидимого под смолистой оболочкой огня; он подумал, что зря ротный отчекрыжил от бухты столь длинный кусок. Как большинство опытных подрывников, Наумов не думал о взрыве, не рисовал себе последствий, он отсчитывал секунды и не понимал, что же остановило его; он не удивлялся, потому что за войну привык ничему не удивляться, однако вслушивался в какие-то внутренние голоса и продолжал мысленно отсчитывать: девять, десять… Наумов не шелохнулся и тогда, когда глухая дверь возле дивана скрипнула и распахнулась, просто он понял, что остановило его.

Из проема выскочил немец, Наумов мгновенно придавил гашетку автомата. Короткая очередь положила немца, но в проеме возникли другие. Наумову зацепило левую руку и ранило в живот. Он с трудом перекинул автомат в правую и повалился за ящики. Противники столкнулись лицом к лицу, их разделяли только ящики с толом. И Наумов и немцы уставились на горящий шнур, сержант видел искаженные лица врагов и подсознательно досчитывал: шестнадцать, семнадцать… Он не сомневался, что немцы поняли назначение ящиков.

Бикфордов шнур все с той же скоростью подвигал огонь к запалу, под нос Наумову сносило вонючий дым. Меньше чем через минуту все кончится… Хотя он мог легко дотянуться до капсюля и выдернуть его из гнезда, тогда… В голову ему полезли несуразные мысли, он сбился со счета и потерял меру времени: то ему мерещилось, будто все уложилось в короткую секунду, то казалось, что время подвалило к красной черте… Синий дым ел глаза, Наумов дунул уголкам губ, не сильно, без малейшего движения, потому что все тело его находилось в том нацеленном напряжении, которое овладевает человеком, когда он собрался сделать последний и безошибочный шаг; Наумов дунул, но дым все равно заволакивал, и он перестал обращать на него внимание — дым больше не нарушал течения мыслей. Наумов не думал в эти секунды о высших материях, о скорой победе, это не приходило ему в голову; не думал он и о своей жизни, прожитой как-то обидно быстро, он лишь видел в настенном зеркале отражение окна, угол кирпичного дома и кусок светлого неба. В эту отраженную в стекле даль и устремился он весь.