Станислав Китайский - Поле сражения

Чоновцы попривязывали коней и стали сходиться на поляну.

«Почему не стреляют?!» – испугалась Анна Георгиевна. Ей вдруг на секунду показалось, что Всевышний внял её мольбе и оставил их вдвоем. Вот же он! – стоит только окликнуть, протянуть руки, потом упасть ему на грудь и всем телом ощутить живой стук его сердца!

Залп хлестнул раньше, чем Анна Георгиевна успела крикнуть. Резко хрястнули бомбы. Вздрогнула земля. Заржали кони. Залп ещё и ещё…

Анну Георгиевну сняли с вышки без сознания. Ивашковский неспешно стал кропить на неё водой, и она очнулась.

– Где он?

– Там, у осины.

Машарин сидел прислонённым к дереву, и нельзя было понять, живой он или мёртвый.

Анна Георгиевна с чужой помощью поднялась и подошла к нему. Вопреки приказу, в него попало несколько пуль, и не в ноги, а все в грудь и в живот. Но он был живой, и веки его мелко трепетали.

– Сесть, – попросила она.

Бандиты подтащили и подставили ей заплесневевший чурбан.

Она села и стала смотреть в лицо умирающему.

Вокруг сгрудились бандиты. Всем хотелось видеть собственными глазами, что сделает атаманша с большевиком. Они знали, что случится что-то необыкновенное, о чем можно будет рассказывать и рассказывать, и заледенеет кровь в жилах у слушателя, потому что такого ещё не было. Глаза бандитов горели нетерпеливым ожиданием, челюсти отвисли, и побелевшие ноздри раздувались от распиравшего их дыхания.

Но атаманша сидела молча. В лице её не было ни кровинки, и глаза, казавшиеся от этого двумя чёрными пропастями, смотрели на большевика не мигая, без блеска, как будто видели перед собой не его, а всю землю с её горами и реками, с людьми и муравьиной их суетой.

Так продолжалось долго. Бандитам надоело ждать, и они разбрелись по поляне, чтобы обшарить убитых и поживиться скудными трофеями, стаскивали и тут же примеривали сапоги, запихивали в мешки рубахи, пробовали крупчатую красноармейскую махру и плевались. Дуганов, почувствовав себя главным, приказал убрать территорию, и бандиты неохотно поволокли убитых к озёринам, а другие с размаху кидали трупы в зимовье.

Анна Георгиевна ничего не слышала и не видела.

Вдруг он поднял поникшую голову, хватнул воздуха, стукнулся затылком о дерево, застонал и открыл глаза. Он не удивился, увидев рядом Анну Георгиевну, будто знал, что иначе и быть не могло, и вернувшееся на короткий предсмертный миг сознание его не затуманила ни горечь случившегося, ни дикая боль, ни воспоминания. Он просто увидел перед собой мир – деревья, травы, небо, женщину – и принял все так, как оно есть и останется, когда его уже не станет. На Анну Георгиевну он смотрел спокойно, без тени всякого чувства, как будто знал какую-то высшую истину, недоступную тем, кто остаётся жить. И истина эта была незатейливая и простая, освещённая тихой, как свежие зеленя, радостью.

Когда глаза его погасли и на лице остановилось время, Анна Георгиевна поднялась и пошла к лошадям.

– Помогите мне сесть в седло, – сказала она Ивашковскому, не отходившему от неё ни на шаг.

Он поддержал её, она села и тронула каблуками бока машаринского коня.

– Вы куда? – подбежал к ней Дуганов. – Почему одна? Возьмите с собой людей!

– Людей? – удивленно спросила она. – Нет. Поеду одна.

Звезда. Пирамида. Табличка…

Я не раз ещё приду сюда со своими учениками и с родными детьми – дочерью, которая уже живёт, и сыном, который у меня будет.

Каждый раз я буду рассказывать им о сражении, которое вели эти люди за день сегодняшний и день будущий.

Маленьким поведаю короткую историю о мужестве их дедов, о лихих кавалерийских атаках.

Тем, кто завтра станут взрослыми, расскажу о любви и ненависти. А придёт время, и мы, равные, подумаем здесь о самом главном: такие ли мы, какими они хотели видеть нас?

А потом придут сюда другие взрослые и другие дети…

1971 г.