Станислав Китайский - Поле сражения

Через три дня Александр Дмитриевич выехал в Приленск во главе тридцатисабельного отряда.

Из окон бывшего машаринского дома, теперешнего уездного исполкома, хорошо видны ленские просторы – знал старик, где поставить дом.

Глядишь в окно, и будто ты уже не в душной прокуренной комнате, а вот на той желто-серой шивере, поросшей тальником, где на полянах стоят на высоких ножках чистые белые цветы-карандашики, где летняя тишина шумит широкой осокой и какая-то птица кувыркается в облачной глубине, перепутав от радости небо и воду…

– Товарищ Тарасова, тебя спрашивают! – окликают Нюрку.

Она неохотно отворачивается от окна и снова попадает на заседание. Снова прокуренная комната, усталые, разморённые люди и гневно уставленные на неё глаза Горлова. Сознаться, что ничего не слыхала, ей не хочется, но и ляпнуть что-нибудь боится – засмеют, лучше уж промолчать. Как она отвлеклась, и сама не знает, будто провалилась – и всё тут. Подумалось, что хорошо бы увести отсюда Александра Дмитриевича на ту далёкую шиверу, и вот…

– Молчит, – объяснил присутствующим Горлов. – Молчит, значит, и она не уверена, что военком Машарин принимает сколько-нибудь решительные меры для окончательной ликвидации банд. Она чоновка, ездит на все происшествия – и вот тоже сомневается!

– Я не сомневаюсь, Николай Степанович.

– Ну, ну! Как тебе подсказывает твоя комсомольская совесть? Ну!

– Чё нукать? Зря вы на Александра Дмитриевича. Мы больше года с этими бандами дерёмси, а не изничтожили. А Александр Дмитрич всего ничего как вернулся.

И Нюрка снова стала глядеть в окно, краснея от одной мысли, что Горлов сейчас может намекнуть на её сердечные чувства к Александру Дмитриевичу, у него не заржавеет.

Но Горлову, видно, было не до этого.

– Так ты что? Меня считаешь пособником бандитов? – вдруг закричал он.

– А почему ты, Горлов, считаешь, что кто-то из нас должен им подсоблять? – рассудительно спросил предисполкома Седых. – Кто это тебе такое право дал обвинять нас в связи с бандитами?

– Революция дала мне такое право, товарищ Седых. Только не тебя я обвиняю, а Машарина. И не в связи, а в пособничестве.

– Один хрен, – сказал Житов, начальник земотдела, хитрый и лукавый крестьянин из ближнего села. Все согласно кивнули.

Горлов видел, что схватку он проигрывает, а этого никак нельзя было допустить, потому что дальше всё пошло бы ещё хуже, а хуже уже некуда. Контрреволюция в уезде наступала теперь с двух позиций – атакуя советскую власть бандитским террором, то есть физически уничтожая сынов революции, и действуя тихой сапой изнутри – разрушая революционную принципиальность товарищей, толкая их на путь буржуазного демократизма… Если уж партия сделала уступку капитализму, приняв этот самый НЭП, что, по убеждению Горлова, было роковой ошибкой, но против которой нельзя было выступать из соображений единства и ещё потому, что за неё стоял сам Ленин, то нигде же не сказано, что надо обнимать всякую мелкобуржуазную сволочь. Если бы кто-нибудь сказал Горлову, что он просто-напросто хочет вернуть себе свою недавнюю неограниченную власть, он, наверное, застрелил бы такого умника не задумываясь.

Не о себе он думал. Судьба революции диктовала ему каждый шаг, каждое слово.

– Один хрен, говоришь? – крикнул он Житову. – Нет, товарищ Житов, не один. Ты по своей политической близорукости не понимаешь. На связь с бандитами Машарин ни за что не пойдёт, потому что человек он честный и на подлость неспособный.

– Так какого ты… нас от дела отрываешь?

– На связь он не пойдёт, – продолжал, не слушая, Горлов, – уверен, что у него и помыслов таких не было. Свою ненависть к старому строю он доказал с оружием в руках. Но о новом коммунистическом строе он имеет понятия весьма неверные. И поэтому его действия являются пособническими. Вспомните, как он чуть не с пистолетом на меня бросался, когда я приказал расстрелять тех бандитов. И почему он пишет бандюгам любовные письма, а не уничтожает их как классового врага? И почему он так распинается за освобождение этого ярого белогвардейца Силина?

– Да не письма он пишет, воззвания! И правильно делает.

– Нет, товарищи! Всё это потому, что Машарину недоступна революционная беспощадность. Вам известно, что народили и воспитали его наши классовые враги, сестра убежала во Францию. Вот какой груз тянет его в пропасть внутренней эмиграции и контрреволюции. И я считаю, что будет правильным снять его с поста военкома, а этого колчаковского пса – Силина – расстрелять. Иначе мы и к коммунизму с бандитами подойдём.