Игорь Подколзин - Обвиняется в измене?..

М-да, бедуют там без него, рвут жилы, а помочь некому — начальству не до помощи, ему планы давай, увеличивай посевные площади, сдай все под метлу со своего двора и получи взамен проставленные в тетрадке голые палочки трудодней, из которых и плетень не сделаешь. Тяжко народу, ох тяжко, а рабочих рук в деревне нету, все мужики на войне, а кто вернулся, тот калека. Вот и тянут из последних сил ребятишки да бабы…

Вздохнув в ответ на свои невеселые мысли, Щеглов поглядел на пристроившегося вздремнуть в уголке окопа напарника — бывшего студента-философа из Москвы. Тощенький, востроносый, углубленный в себя, он поразил Силантия мудреными высказываниями, и младший сержант решил, что в лице студента судьба посылает ему на войне понимающего смысл жизни собеседника, с которым можно душу отвести.

В тот день политрук читал им листовку «Выше революционную бдительность!».

— Мы, учит товарищ Сталин, — обведя всех суровым взглядом, торжественно говорил политрук, — должны организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов… Нужно иметь в виду, что враг коварен, хитер, опытен в обмане и распространении ложных слухов. Нужно учитывать все это и не поддаваться на провокации. Нужно немедленно предавать суду военного трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешает делу обороны, невзирая на лица. Вот как говорит наш вождь и учитель товарищ Сталин. И каждый из нас с удвоенной энергией должен бить агрессора. Как считаете, боец Семушкин?

— Энергия, по Аристотелю, есть переход от желания к действию, — ответил философ, чем заставил политрука немного смешаться. Но он быстро овладел собой и заключил:

— Правильно! Каждый желает бить врага и должен действовать.

Красивое имя Аристотель понравилось Щеглову, и он начал дотошно расспрашивать студента, а потом выпросил у командира, чтобы Семушкина дали ему в напарники вторым номером.

Поначалу студент обдирал в кровь пальцы, разбирая и собирая пулемет, но Силантий быстро обучил его всем премудростям, и Семушкин вскоре освоился с оружием, у него появилась уверенность в действиях.

Любил Щеглов с ним поговорить в свободную минутку «за жизнь», поддразнивал своими прибаутками, сыпал ими с окающим волжским говорком:

— Слышь, Семушкин, как меня бабка учила по-немецки говорить: их бин дубин, полен бревно, летел, летел, упал в говно!

Студент улыбался и читал в ответ стихи Гете или Гейне. Младший сержант слушал не перебивая, а потом удивлялся:

— Все так, понимаю, а чего же он тогда на нас пошел?

Немцев Щеглов никогда не звал ни Гансами, ни фрицами, а, говоря о противнике, он вкладывал в это слово разный смысл: как будто речь шла о неведомой нечистой силе, опасной, достойной уважения, но и не такой уж чтобы бессмертной. Хребет ей надо переломить с умом, оберегаясь когтей и зубов. Для себя Силантий решил обязательно вернуться домой живым.

Сейчас весна, потеплело, листочки проклюнулись, травка вылезла на свет, ночи стали короче и ощутимо теплее, звезды висят яркие и ждут, пока прикатит на рыжих конях жаркое лето. А умирать? Умирать человеку в любую пору неохота, хоть летом, хоть зимой, и нет ему дела до того — идет война или мир царит на земле, все одно желает человек топтать ногами свои дорожки, думает о будущем, ждет конца кровавой страды и возвращения к привычному труду, торопит время, а оно и на фронте уносит минуты его жизни, которые никому уже не дано вернуть.

Толкнув Семушкина, Щеглов потянул его за рукав ближе к себе и, подняв палец, шепнул:

— Слышь?

Студент повертел головой, вглядываясь в сумрак ночи. Кругом призрачная тишина переднего края — взлетают изредка ракеты, где-то в стороне постреливает немецкий пулемет, бугрится на нейтральной полосе выброшенная взрывами из воронок земля, в соседнем окопе чиркают по кремню кресалом, раздувая солдатскую «катюшу».

— Вроде как ползет? — пританцовывая от возбуждения, жарко зашептал Щеглов. — Слышь, сухая трава шелестит?

Взлетела белая немецкая ракета, залив нейтралку (мертвенным неестественным светом, и Семушкин увидел, как один из бугорков шевельнулся. Или показалось? Их участок считался относительно спокойным — места болотистые, танкам хода нету, но зато пытались просочиться разведчики с обеих сторон, добывая «языков» и трофеи.

Обстоятельный Силантий уже нащупал нужный колышек на бруствере, положил на него ствол дегтяря, щелкнул затвором. Ох, и резанет же он сейчас по ползущим на нейтральной полосе!