Игорь Подколзин - Обвиняется в измене?..

— Хорошо, — немец вытянул из кармана за цепочку жетон и сунул его Голяновскому под нос. — Тайная полиция. Возьми фонарь и лопату.

— Так есть, милостивый пан, — кивнул сторож и поспешил к своему убогому жилищу. Немцы закурили и остались ждать на улице.

— Всех ли помнишь, кого хоронил? — упросил высокий офицер, когда Вацек вернулся с лопатой и фонарем.

— Как не помнить? — перекрестился Вацек. — Вот раньше были похороны, не чета нынешним, но пан может не сомневаться, я помню. И кого с ксендзами отпевали, и кого…

— Ладно, — оборвал эсэсовец. — Место, где зарыл переводчика комендатуры, помнишь? Веди, да не вздумай обмануть. Его весной казнили.

— Так есть, так есть, — поклонился сторож. — Пан офицер может не сомневаться, я тут, как дома, каждый закоулок знаю, не ошибусь.

Он повел их через темное кладбище, освещая дорогу фонарем. Качались над головой кроны деревьев, тонко хрустел песок под подошвами сапог, едва угадывались в темноте очертания покосившихся крестов, а Вацек тяжко задумался, машинально считая шаги.

Место, где зарыли переводчика, казненного в тюрьме, он помнил хорошо — немцы в ту ночь были возбуждены, от них сильно пахло шнапсом и языки без умолку болтали, обсуждая произошедшее во дворе тюрьмы СД. Но зачем этим нужна та яма?

Показывать или нет? Можно ведь привести к любой другой и ткнуть пальцем — вот здесь. Но велели взять лопату — заставят рыть землю? Опять же, зачем? Не за ним ли они пришли, за бедным несчастным Вацеком? Если за его жизнью, то почему фонарь и прогулки в темноте: могли сразу пристрелить и уехать — у них это просто, как муху прибить или раздавить букашку, ползущую по своим делам среди травы и не ведающую о нависшей над ней смертельной опасности. Но он нё букашка, он имеет, хвала господу, голову на плечах и способен защитить себя — немцев всего двое. Первого огреть лопатой по голове и оглушить с одного удара, а с другим будет справиться не трудно: вон как он тяжело дышит, переваливаясь на своих коротких ножках. Первый вышагивает, словно по плацу, почти не глядя на тропинку, — рослый мужчина, видимо сильный физически, а второй значительно старше, слабее. Ну, что делать?

А вдруг другие эсэсманы знают, куда направились эти двое? Даже наверняка знают и, не дождавшись их возвращения, встревожатся — тогда не уйти далеко. Может, показать им нужную могилку, сделать все, что они прикажут, а потом решать? Как-никак грех смертоубийства тяжек и не будет прощен. Да и зачем бы им убивать сейчас бедного сторожа?

Так ничего и не решив, Вацек привел к кустам, под которыми серели осыпавшиеся бугорки земли. Осветив их фонарем, показал на один:

— Здесь.

Высокий эсэсовец недоверчиво обошел могилы, словно принюхиваясь, повертел головой и, обернувшись к ожидавшему дальнейших распоряжений сторожу, буркнул:

— Ты не ошибся? Мы проверим.

— То не можно, пан офицер, — заверил Голяновский. — Я никогда не ошибаюсь в своем деле, все помню.

— Сними верхний слой земли, — приказал офицер. — Потом все приведешь в тот же вид. Рой!

Вздохнув — не нравилось ему затеянное приехавшими, — Вацек вонзил лопату в податливый грунт. Не спится немцам, вечно какую-нибудь пакость придумают, а самую грязную работу заставляют делать других.

Желтый круг света фонаря падал на выброшенную из все углублявшейся ямы землю, казавшуюся маслянисто-черной, как антрацит, смоченный водой. Пожилой немецкий офицер стоял в стороне и ежился от ночной прохлады, пряча лицо в воротник широкого кожаного плаща, накинутого на мундир. Высокий эсэсман внимательно наблюдал за работой сторожа, нетерпеливо постукивая носком сапога и время от времени поглядывая на часы.

Наконец обнажился мешок с останками переводчика. Вытирая выступивший на лбу пот, Голяновский выпрямился, опершись на лопату. Бросив взгляд на пожилого немца, он с удивлением увидел, как тот натягивает на руки тонкие резиновые перчатки, а в открытом чемоданчике, разложенном наподобие детской складной книжки, поблескивают сталью медицинские инструменты.

— Отойдите, — приказал высокий офицер. — Постойте в стороне, но не уходите. О том, что вы увидели, никому говорить нельзя. Поняли?

Вацек кивнул и, закинув лопату на плечо, отошел, устроившись на могильном холмике для перекура. Странные дела творятся на кладбище сегодня ночью, странные и непонятные. Затягиваясь жгучим табаком, смешанным с сухими листьями, — чтобы было побольше, с куревом сейчас, тяжеловато, а новый, табак, посеянный на заветной деляночке среди заброшенных могилок, еще не вырос, — сторож поглядывал, как копошатся около ямы офицеры: высокий светил фонарем, а пожилой влез в разрытую могилу и что-то там делал.