Владимир Першанин - Комбат по прозвищу «Снежный Лис»

Отсюда бензовозы перевозили по ночам горючее на базу, здесь же заправлялась часть техники. Полустанок охранялся зенитками, возможно, имелись противотанковые пушки.

— Ну что же, будем кроить наш «тришкин кафтан», — усмехнулся комбат Шестаков. — Григорий Калугин ударит своей ротой по железнодорожному полустанку, а я со второй ротой уничтожаю базу. Думаю, такой вариант будет самым разумным.

— Понятно, — кивнул Калугин. — Правда, чую я, на этом полустанке нарваться можно на хороший кулак.

— Поэтому тебя и посылаю. Двинул бы туда сам, но главное задание — база. Значит, удар по ней мне лично и возглавлять.

Пункт связи размещался, как всегда, на бронетранспортёре «Скаут», где оставался старшина Черняк, фельдшер Яценко и медсестра Кира Замятина. После короткого раздумья комбат вызвал лейтенанта Голикова и приказал ему:

— Останешься в резерве со своим танком на пункте связи. Понадобишься, вызову по рации.

— Я же командир роты, а меня в резерв, — возмутился лейтенант. — Так не годится.

— Я твою роту возглавлю. Или ты против?

— Нет, так не пойдёт… Новичка Василия Будника давайте оставим. Он рыжий, шустрый, ему самое место здесь. А я…

— Хватит «якать», — оборвал его капитан Калугин, разглаживая усы. — Ротой ты всего три дня командуешь, да и то временно исполняешь обязанности. Зелень, а туда же, в спор с комбатом вступать.

— Не переживай, Савушка, — подмигнула ему медсестра Кира Замятина. — С нами скучно не будет, да и страшно без охраны. А ты верхом на танке, защитишь меня, если что.

— На танке верхом! — фыркнул лейтенант. — «Тридцатьчетвёрка»— не лошадь у вас в колхозе.

— Да ты же герой! Потому и доверили нас охранять.

Шестаков, оторвавшись от карты, весело оглядел Киру и Савелия.

— Не успел оглянуться, они уже спелись. Лейтенант у комбата боевую подругу отбивает.

— Не волнуйтесь, он вас боится, — заверила Шестакова красивая медсестра.

— Никого я не боюсь, — буркнул лейтенант. — Только так не делают. Сначала командиром назначают, а затем в резерв отправляют.

— Отправляю, потому что доверяю. Неизвестно, как бой сложится. Может случиться, что твоя машина в тяжёлой ситуации главную роль сыграет. Без резерва никак нельзя.

Поужинали консервами. Старшина Тимофей Черняк вскипятил ведро чаю. Досталось понемногу, но хоть глотком горячего брюхо погрели. У кого остался спирт или трофейный шнапс, выпили. Употребляли с оглядкой. Если перехватишь, то можно очень просто схлопотать затрещину от Калугина. Да ещё заставит на посту протрезвляться.

Пустынная степь, не поймёшь, где тыл, а где фронт. Удара можно с любой стороны ожидать. К северо-востоку, возле разрушенного Сталинграда, не гасло багровое зарево, доносились отзвуки канонады. Стреляли и в других местах.

Кира Замятина, прижимаясь к комбату, шепнула:

— Может, полчасика в броневике посидим? Там под брезентом тепло. Старшина посты проверяет, водитель за перегородкой в кабине спит.

— А фельдшер Игнатьич?

— Он спирта хлебнул, дрыхнет в своём закутке. Ничего не видит, ничего не слышит.

— А паренька-радиста на мороз выгонять? Ничего у нас не получится сегодня. Дождёмся завтрашнего дня, милая.

— Завтра может вообще ничего не быть, — говорила разгорячённая женщина. — Все под снаряды полезете, один Бог знает, кому какая судьба. А ты какого-то мальчишку-радиста вспоминаешь. Прогуляется на свежем воздухе полчаса, не замёрзнет.

Сидели, обнявшись, в командирском танке. Кира тяжело дышала, расстегнув пуговицы полушубка. Внизу деликатно кашлянул механик-водитель Никита Пименов.

— Мы с наводчиком сходим воздухом подышим. Чегой-то жарко в танке.

Заряжающий находился в карауле, и Шестакову с Кирой никто не мешал. Через полчаса оба оделись, выбрались из люка. В небе мерцали крупные январские звёзды.

— Вон полетела, загадай желание, — воскликнула Кира.

— Ты его уже исполнила.

— Дурачок. Это мелочь. Хоть каждый день исполнять могу. Ты про жизнь загадай и под снаряды не лезь.

— Всё будет нормально.

— Нормально, — как эхо повторила Кира.

Её первый мужчина на фронте, командир стрелковой роты, обещавший увезти её после войны к себе на Кубань, тоже не верил в смерть. Двадцать лет — не тот возраст, чтобы думать о старухе с косой.

Его уважали и любили в полку за лихость, удачливость и хорошие песни, которые он пел под баян. Киру он любил, ревновал и старался беречь, насколько это было возможно на переднем крае. На груди лейтенанта поблёскивали орден и две медали — редкий набор для сорок второго года. Заслужил за отвагу.