Виктор Кава - Красная улица

Спиридон сидит между Сашком и Ваней, взволнованный, в приподнятом настроении. Решительно обо всем расспросил его Бринский и в заключение разговора сказал: «Из тебя получился хороший связной-разведчик. А что, если я назначу тебя связным объединенного отряда? Справишься?..» Спиридону от возбуждения хочется говорить, смеяться, но разговор у костра что-то не клеится. Вокруг сидят не только свои, но и люди Бринского. Конищуковцы ждут, когда «новички» первыми начнут разговор. А те неторопливо курят. Наглотавшись дыма, начинают важно рассказывать о своих боевых действиях, о подорванных составах… Конищуковцы только вздыхают завистливо. Да-a, дали жизни фашистам партизаны Бринского… Не то что они.

Спиридону стало досадно за свой отряд. Сидят все и молчат, словно воды в рот набрали. Еще подумают партизаны Бринского, что конищуковцы в лесу тут прятались, а не воевали. Терпеть больше было невозможно, и Спиридон сердито вмешивается в разговор:

— Мы тоже давали им прикуривать. В Карасине целый гарнизон разгромили… Я даже стихотворение написал…

— Стихотворение? — Усатый партизан из отряда Бринского поворачивает к Спиридону лицо. — Да ну? — Не поймешь, удивлен он или издевается.

— Да, стихотворение, — Спиридон даже привстал. — Не верите, так слушайте:

Все весело рассмеялись. Спиридон приободрился и продолжал читать частушки, рожденные в его голове по дороге к лагерю.

Когда партизаны, хохотавшие до изнеможения, наконец утихли, усатый партизан, утирая глаза, сказал удивленно:

— Ну, брат, не ожидал. Вот такого виртуоза у нас нет… Как только закончим войну, отправим тебя в Москву. Там, я слышал, на поэтов учат. Настоящих!.. Которые для книжек стихи сочиняют…

— Ох, и жизня пойдет после победы! — встряхивает дремучей бородой Микола Булик. — Я первым делом схожу в баню и пива бокалов шесть выпью… А пиво у нас в Гомеле!..

— Рано еще, калина-малина, о победе говорить, — вздыхает Конищук. — Немец в Сталинград ворвался, за Волгу в бинокль смотрит… Рано…

Конищук встал.

— Ну, хлопцы, погрелись, поговорили, пора на чугунку…

— А кто у вас командир подрывной группы? — спрашивает Бринский.

— Да, калина-малина, я сам вожу, — почесывает затылок Конищук. — Люблю это дело… Сегодня пойдут Булик, Куц, Лазин. — Последним он называет Сашка.

— Непорядок, — качает головой Бринский.

— Ладно, на этот раз поведу еще сам, а потом назначу Лазина, — неохотно соглашается Конищук.

Спиридон с мольбой поглядел на брата: «Возьми с собой!»

Сашко показывает глазами на Конищука: «Просись у него».

Конищук отрицательно качает головой.

— Нет, Спиридон, у тебя своя прохвессия. В партизанском отряде каждый должен знать свое место и дело…

— Так ведь хочется этих гадов своими руками!..

— За тебя дают фашистам прикурить твои крестники, которых ты привел из луцкого концлагеря. Крепко дают!

— А крестного отца не пускают на диверсию! — под смех партизан сказал Спиридон.

Конищук тоже засмеялся и разрешил.

Спиридон думал, что будут ехать верхом, но нет — Сашко подогнал обыкновенную подводу, запряженную двумя немецкими огромными битюгами, которых вряд ли погонишь бегом…

— Фу, — не удержался он, — лучше уж пешком, чем на этих… волах…

Ему никто не ответил, все были озабочены, готовясь в далекий поход.

Оказалось, на телеге тоже неплохо. Фыркают битюги, жалобно поскрипывают колеса, мимо проплывает темный, хмурый лес. Партизаны тихо разговаривают — вспоминают о прошлом, рассказывают друг другу партизанские истории… И ни единого слова о диверсии…

Для партизан это обычная операция, а для Спиридона все было новым и необыкновенным: и тихие разговоры, и фырканье битюгов, и зловещая тишина безлистого леса, и каждый звук, доносящийся из зарослей.

К железной дороге добрались за полночь, когда Большая Медведица стала рассыпать искристую звездную соль. Спиридона пронизывала нервная дрожь — сейчас он собственными глазами увидит, как партизаны ползком будут пробираться к путям, подкладывать мину, как взлетит подорванный паровоз… А может, и его возьмут ставить мину?

Но Конищук не стал даже слушать просьбу Спиридона, он просто взял и оставил его в густом сосняке вместе с подводой. «Взрыв ты услышишь. На первый раз и этого достаточно». Успокоил…

Спиридону не впервые ждать… Но такого, как сегодня, у него не было. В каких-нибудь трехстах метрах отсюда такие дела творятся, а он томись на телеге, слушай сонный шорох елей, считай насупленные звезды… И он не удержался, спустя час пошел по следам подрывников…