Виктор Андреев - То, ушедшее лето [Роман]

Девушка обошла вокруг стола, и Эрик встал, отодвинул незанятый стул справа от себя. Она кивнула ему, села и, сдвинув брови, потребовала:

— Налейте. И себе тоже.

Потом подняла рюмку:

— Рада вас видеть, Эрик. Вы меня не узнали?

— Я заметил вас в гостиной, но не был уверен, что это действительно вы, Даце.

— Хорошо, — сказала она. — Теперь вы уверены. Давайте выпьем.

Когда это было? Кажется, очень давно. Это было ночью, когда он встретил пьяного Хуго. Когда тот потребовал, чтобы они зашли к его девушке. «К девке моей зайдем?» И Эрик сказал: «Да». А Хуго присвистнул и даже чуточку протрезвел: «Пошли, старина». Даце жила в угловом доме, в одном квартале от них, они поднялись на четвертый этаж, и Хуго позвонил. Женский голос спросил из-за двери: «Кто там?» Хуго сказал: «Отпирай!» — и дверь отворилась. За дверью стояла невысокая миловидная девушка в халатике и шлепанцах на босу ногу. Когда они вошли в прихожую и Даце стала запирать за ними дверь, Эрик заметил, что ноги у нее почти неестественно белые с маленькими розоватыми пятками. Приходу Эрика она нисколько не удивилась, предложила раздеться, провела в комнату, потом извинилась и вышла. Эрик подумал, что она решила переодеться, но, минуту спустя, девушка опять появилась все в том же халатике и сказала, что поставила кофе. Хуго, пошатываясь, подошел к ней и обнял за плечи. Она спокойно сняла его руки, улыбнулась: «Ты еще не познакомил меня со своим другом». Хуго пьяно расхохотался: «Откуда ты знаешь, что он мой друг? Быть может, он враг мой?» «Все равно, — сказала она и протянула руку: — Даце».

Постепенно все перешли в гостиную. Мебель была сдвинута к стенам, и две пары уже шаркали ногами по сверкающему паркету. Эрик сидел на узком старомодном диванчике, ссутулясь, подперев рукой подбородок, уставясь в пол. Рядом гремел патефон. Патефон этот был необычный, только в кино он видел такой однажды, в каком-то роскошном фильме, где некто обольщал свою даму в альпийском шале. Когда пластинка кончалась, рычаги сами снимали ее и ставили следующую.

Танцевали — Гуна с сорокалетним и Даце с Гунаром. На Гуне были лодочки из коричневатой змеиной кожи, и Эрик грустно подумал, что наверное они жмут — верхний ободок глубоко впился в подъем.

Даце тоже была в лодочках, но черных, лакированных. С близкого расстояния можно было разглядеть, что лак потрескался. Чулки темные, и не верилось, что ноги под ними невероятной белизны. Почти такие же, как кафельная печь, возле которой сейчас остановилась Даце.

Рядом с Эриком тяжело опустилась на диванчик мать Гунара, номинальная хозяйка дома.

— Сиди, сиди, мой мальчик, — сказала она, когда Эрик сделал движение, чтобы встать. И удержала его.

Она почти не изменилась с тех пор, как Эрик ее помнил. Грузная, плоскогрудая женщина, с круглым, в мелких морщинах лицом, похожим на мятую фольгу, только не серебряную, конечно, а тускло-розовую, черное шерстяное платье спереди было запорошено осыпавшейся пудрой.

Сказав «сиди, сиди», женщина тяжело вздохнула и в груди у нее что-то тонко пискнуло. Достав кружевной платочек, она откашлялась в него и сказала, глядя прямо перед собой маленькими пустыми глазами:

— Я рада, что ты пришел, Эрик.

Потом она поерзала, стараясь удобнее уместить на диванчике свое большое тело, и задала ему неожиданный вопрос:

— Ты часто ходишь на кладбище?

Из патефона, как сноп искр, вырвалась румба, и женщина не расслышала, что ответил ей Эрик, но с надеждой переспросила:

— Ты говоришь, часто?

Эрик кивнул.

— Твоя мать была удивительной женщиной.

Она почти прокричала это, и кое-кто оглянулся на них. Старуха смутилась. Повернувшись всем телом, она зашептала ему прямо в ухо:

— Твоя мать была удивительной женщиной. Я ей завидовала. Но я не хочу, чтобы меня хоронили в цинковом гробу. Я хочу в деревянном. Тебе этого не понять. Меня все считают ненормальной. А когда доживут до моего возраста… Сейчас они не думают о смерти. В твоем возрасте я тоже не думала. И твоя мать не думала. Зачем ей было думать? Она же никогда не рожала детей.

Эрик вздрогнул:

— Не рожала?

Она испугалась, как проговорившийся ребенок. Голова затряслась, а лицо сморщилось еще больше — прямо-таки комок мятой бумаги.

— Тебе пора спать, мам, — сказал Гунар, как-то неожиданно очутившийся рядом с ними.

Она покорно поднялась и зашаркала по паркету клетчатыми домашними туфлями с обвисшими розовыми помпонами.

Подошла Даце.

— Пойдемте танцевать. Или вы пьяны?