Адам Туз - Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики

Этот момент очень четко проявляется в тех мучительных размышлениях и моральных терзаниях, которым после войны предался д-р Георг фон Шнитцлер, второй человек в IG до 1945 г. [649] Шнитцлер, родившийся в 1884 г. и получивший юридическое образование, вошел в состав правления IG в 1926 г. и возглавил традиционный бизнес этой фирмы по производству красителей. В таковом качестве он мыслил международными категориями в большей степени, чем некоторые его коллеги из отдела компании, занимавшегося изготовлением синтетического сырья. В своих показаниях, написанных им в течение нескольких месяцев, проведенных им в безысходном ожидании суда в Нюрнберге, Шнитцлер описывал «фаустовскую сделку» между гитлеровским режимом и младшим поколением технологов, работавших на IG [650] IG Farben Case VII, Nl-5196, 1503-17. . «Те возможности», которые открылись в связи с программой самодостаточности, «безусловно оказали завораживающее воздействие на наш технический персонал», – писал Шнитцлер. «Планы, которые не могли быть реализованы, пока существовала нормальная экономика, стали реализуемыми, и впереди как будто бы замаячили самые потрясающие перспективы». Разумеется, в обычных обстоятельствах гигантские средства, требовавшиеся для строительства заводов по производству синтетического топлива или синтетического каучука, находились бы под строгим контролем со стороны финансовых комитетов правления IG. Но с начала 1930-х гг. ежегодные инвестиции IG возрастали почти неконтролируемыми темпами: составляя в разгар депрессии не более ю-12 млн рейхсмарок в год, к началу 1940-х гг. они увеличились до 500 млн рейхсмарок в год. За этим исключительно быстрым ростом стояло не принуждение, а беспрецедентно щедрое финансирование. Как признавал Шнитцлер, «Значительная доля нашей выручки <���…> более-менее гарантировалась вермахтом. Были заключены соглашения самого разного рода, но почти все они опирались на прочную финансовую основу в той мере, в которой государство гарантировало амортизацию, вводило протекционистские пошлины или требовало от потребителей закупок…». Это устранение финансовых сдержек оказало глубоко развращающее влияние на всю хрупкую систему корпоративного принятия решений в IG. «Блестящая на первый взгляд ситуация с платежным балансом IG ослабила центральное руководство. Такие молодые и активные технические сотрудники, как Амброс [синтетический каучук], Бютефиш [синтетическое топливо]», работавшие на Крауха с его программами в рамках Четырехлетнего плана, «…несли независимую ответственность за проблемы величайшего значения и брали на себя все более широкие обязательства. При просьбе обосновать их действия они обычно ссылались на „инструкции [,Auflage“], полученные от некоего управления в составе вермахта“». Но как признавал Шнитцлер, иногда было «не совсем ясно, не сами ли наши технические сотрудники сознательно добивались от вермахта данных инструкций. Центральная администрация IG Farben отмечала факты, когда речь заходила о компенсации расходов, но почти не имела возможности вмешаться в ситуацию».

При всем, что можно сказать на этот счет, функциональный аспект отношений между IG Farben и организацией по выполнению Четырехлетнего плана отмечала чрезвычайная стабильность. Карл Краух оставался действующим лицом в промышленной политике нацистской Германии с 1933 по 1945 г. Сыграв ключевую роль при заключении «Бензинового контракта» в декабре 1933 г., он был важной фигурой в германской военной промышленности и двенадцать лет спустя, в мрачные дни 1944–1945 гг. Все это обеспечивало IG Farben абсолютно уникальное место в Третьем рейхе, резко контрастирующее с намного более напряженными взаимоотношениями между режимом и немецкой тяжелой промышленностью.

В своей речи, посвященной Четырехлетнему плану, Гитлер ответил на стратегический вопрос, вставший перед страной летом 1936 г. Но в то же время он не дал никакого решения злободневной, практической проблемы – каким образом осуществлять грандиозные замыслы в сфере перевооружения в условиях серьезнейших трудностей с платежным балансом. В краткосрочном плане инвестиционная программа Геринга, наложенная на резкий рост внутреннего спроса, могла лишь усугубить ситуацию, перенаправив товары, пригодные для экспорта, на отечественный рынок и в то же время привлекая из-за рубежа все больше сырья для создания крупных промышленных мощностей. Германии же требовалось ровно противоположное. Для того чтобы обеспечить достаточный приток твердой валюты, а соответственно— продовольствия и сырья, Шахт стремился подавлять внутренний спрос при одновременном наращивании экспорта. Перевооружение в самом широком смысле должно было приспосабливаться к такому положению, потому что в отсутствие импортных материалов и продовольствия германская экономика просто не смогла бы работать. Девальвация могла бы обеспечить рыночный механизм для достижения этой цели, снизив цену германских экспортных товаров на зарубежных рынках и повысив стоимость импортируемого продовольствия. Однако, отказавшись от девальвации, режим, как и в 1934 г., был вынужден применять все более широкие меры бюрократического контроля.