Владимир Рыбин - Холодный апрель

Посидел в задумчивости, снова пересчитал рассыпанные по столу монеты. Не убавилось их и не прибавилось, — все те же пять марок тридцать пфеннигов. Александр решительно смахнул их в ладонь и, зажав в кулаке, встал.

В соседнем купе было сумрачно, свет, падавший из коридора, освещал только ноги сидевшего у окна человека — легкие полотняные брюки и мягкие туфли из мятой кожи. На человеке была куртка на молнии, — молния металлически поблескивала на груди, — но лица его Александр не мог разглядеть. Что-то знакомое чудилось ему в этой одежде, фигуре, в этом скрытом в тени лице, но он не задумывался над этой похожестью — так привык к мысли, что здесь никого знакомого нет и быть не может.

— Это вы меня выручили? — спросил Александр, присаживаясь напротив. — Спасибо вам.

Человек не ответил.

— У меня не хватило меньше одной марки. Возьмите то, что у меня есть, зачем вам тратиться?

Он высыпал монеты на стол, придержал рукой, чтоб не раскатились.

— Большое спасибо. Вы меня здорово выручили. Не знаю, как и благодарить.

Человек медленно, очень медленно, словно через силу, поднял руку, положил на стол, подвигал пальцами монеты. Блеснул металлический браслет, большие часы на запястье с четырьмя рожками, торчащими в разные стороны. Как на фото, что дала Эльза.

Александр похолодел от неожиданной догадки, привстал.

— Серж?! — произнес почти шепотом.

— Александр! — выдохнул человек и тихо то ли засмеялся, то ли закашлялся.

— Неужели Серж?!

— Александр!.. Когда мне мама сказала, я не поверил. А потом Саския позвонила, сказала, когда вы уезжаете, каким поездом… Прилетел самолетом, еле успел…

«Зачем?» — чуть не спросил Александр. В самом деле — зачем? Неужто только за тем, чтобы посмотреть на человека, случайно оказавшегося похожим на него? Или Саския рассказала подробности и Серж примчался, полный ревности? Тогда чего ж он платил эти злополучные шесть марок?

— Куда вы едете? — спросил, чтобы только не молчать.

— В Ганновер. С вами. — Голос у Сержа был глуховатый, перехваченный волнением.

— Со мной? Вы что же, специально прилетели?

— Специально. Я привез письмо.

— Письмо? — Он сразу подумал о Саскии. Не приехала на вокзал и вот теперь извиняется в письме.

— Письмо, — повторил Серж. — От мамы.

Он положил на монеты, рассыпанные по столу, синий конверт с маркой и написанным, как обычно, московским адресом. Видно, Луиза собиралась отправить его по почте, но почему-то передумала и передала с сыном.

Покрутив письмо в руках, Александр сунул его в карман.

— Прочтите сейчас, — сказал Серж и встал, включил свет.

Теперь Александр рассмотрел его: высокий лоб, глубоко посаженные глаза, скулы, особенно заметные при улыбке, ямочка на подбородке. Снова, как в тот раз, когда рассматривал фотографию, подаренную Эльзой, какое-то тревожное беспокойство тенью прошло по сознанию. Похож. Даже странно, до чего похож.

Письмо было напечатано на машинке, как и все письма, присылаемые Луизой в Москву.

«Дорогой Александр! Простите мою слабость, но я женщина, и вы должны меня понять. К тому же все случившееся — наша невероятная встреча в Москве, поездка в Кострому, а теперь ваш приезд, ежедневное присутствие рядом, в одном доме, ваше лицо, даже жесты, привычки, манера говорить, такие похожие… Вот видите, даже сейчас, в письме, мне трудно выговорить главное… Помните, мы были на кладбище под Ольденбургом, и я рассказывала вам о русском немце, спасшем меня. Это был просто русский, хорошо знавший немецкий язык. Это был ваш отец…»

Александр растерянно посмотрел на Сержа. Тот улыбался и кивал, словно тоже читал письмо.

«Это был ваш отец», — перечитал он, еще не поражаясь, не ужасаясь, не холодея сердцем. Подумал: перепутала что-то Луиза, отец погиб в сорок первом году, на границе. Похоронка была, и сейчас лежит она в комоде в старой картонной коробке, почти выцветшая от маминых слез…

«Это был ваш отец… Он похоронен на том кладбище, где мы были, только я не знаю точного места…»

Строчки поползли одна на другую. Совершенно ясно Александр увидел большой черный крест среди белых берез, бесконечные ряды колючего кустарника с цифрами возле каждого ряда, стену, исписанную именами, букет цветов, который он положил к этой стене… Он потер лоб, заставил себя сосредоточиться.

«…Серьёша умер…» Кто это? Ах, да, это же отец — Сережа, просто так уж странно написалось это имя по-немецки — «Serjescha».

«…Умер весной сорок пятого года. Меня тогда уже не было в лагере, и я не знаю точной даты. А летом сорок пятого родился Серж. Я назвала его именем отца, дорогой Александр… Он — сын вашего отца…»