Владимир Рыбин - Холодный апрель

Временами этот говор и смех заглушала трезвящая мысль: кто будет платить? В Москве такого вопроса не возникало бы: он просто не позволил бы платить своим гостям. Но тут другие порядки, тут случается, что и парень, пригласивший девушку в кафе, платит только за себя. Ей, девушке, видите ли, неловко, когда за нее платят, как за несамостоятельную или, того хуже — за уличную…

Но все обошлось: Бодо (сказалось, видно, московское житье) расплатился по-русски. Прошел за перегородку и через минуту вышел в сопровождении господина Бернтхалера.

— Спасибо, спасибо! — повторял хозяин. — Приходите еще раз.

Все зашевелились, собираясь, и только тут Александр увидел, оглядевшись, что кабачок совсем пуст.

— Уже два часа, — объяснил хозяин. — Мы до двух часов работаем.

На улице было совсем тихо и пустынно. Спали темные окна домов, спали автомобили, словно бы еще больше съежившись на своих стоянках. Горели лишь редкие фонари, но свет их, многократно отражаясь от выпуклых стекол машин, от частых витрин, создавал иллюзию звездной ночи.

— Мы сегодня еще увидимся? — не то спросила, не то утвердительно сказала Ингрид. В своей мягкой шубке с черными волосами, спадающими на белый мех, она была очаровательна.

— С удовольствием! — воскликнул Александр.

— Поедем куда-нибудь за город, — поддержал Бодо и наклонился к Марии. — Поедем?

— С удовольствием! — в точности, как и Александр, воскликнула Мария.

— В два часа дня встречаемся у нас. Не прощаемся. — Бодо взял жену под руку и повел ее в темноту улицы. В десяти шагах они остановились, обернулись разом, молча помахали руками и пошли дальше, одинаково стройные, совсем молодые. Александр смотрел им вслед и все видел перед собой негаснущую, такую зовущую улыбку Ингрид, которой она одарила его на прощание. Может, она всех одарила, но Александру казалось, что лишь его. По мере того как Ингрид уходила, белый ряд ее зубов, чуть вздрагивающие подвижные губы словно бы приближались, заполняя собой всю улицу.

«Напился, — снисходительно обругал он себя. — Бабник чертов!»

И тут увидел приоткрытые в улыбке губы в соседней витрине. Огромные, в полный размах рук, они блестели густой помадой, белые, неестественно ровные зубы были в ладонь каждый, — то ли это была реклама зубной пасты, то ли губной помады. Гигантские эти губы-зубы погасили сжимавшее сердце очарование от улыбки Ингрид, и он сразу почувствовал, что устал и хочет спать.

— Они на такси, — услышал он голос Фреда. — А мы отвезем Марию и — к нам. Не возражаешь?

Больше всего Александру хотелось сейчас остаться одному в своей заваленной игрушками детской комнате. Но не заставлять же Фреда ехать на край города? Да и как будить Крюгеров?

— Поедемте к нам. Пожалуйста, — сказала Хильда. Худое лицо ее совсем осунулось и побледнело от усталости, и она держалась за сына обеими руками.

— Если не стесню…

— Да боже мой, да что вы говорите! — Отпустив одну руку, она ухватила Александра за рукав, явно давая понять, что уж не отпустит. Александр в свою очередь подхватил под руку Марию, и так шеренгой они пошли по улице разыскивать свою машину.

И спать хотелось, и не спалось. Александр лежал один в большой комнате, похоже, гостиной, смотрел в потолок и вспоминал вчерашнее. О чем говорили? А ни о чем и обо всем сразу, как обычно в компаниях. Все время болтали, а вспомнить нечего. Говорили о литературе, о природе, о космосе с его летающими тарелками и прочими чудесами. Бодо что-то говорил о господине Бернтхалере, хозяине кабачка, будто он вхож в какие-то весьма влиятельные в городе круги и потому знакомство с ним небезынтересно. Мария рассказывала о своей жизни, как она, болгарка, вышла замуж за немца из ФРГ, но муж пил и вообще был слишком холоден («не человек, а камень»), и она с ним разошлась. Но так и прижилась в Штутгарте. Дважды в год ездит домой, в Болгарию, все уговаривает отца навестить ее, но отец не едет, не любит немцев…

— Доброе утро! — пропел за дверью вкрадчивый голос Хильды.

Александр хотел встать и поскорей одеться, но решил, что лучше будет притвориться спящим. Но было уже поздно и то, и другое: Хильда стояла в дверях с подносом в руках.

— Кофе, пожалуйста.

Она поставила поднос на стул возле дивана, на котором он спал, и вышла.

«Кофе в постель, — насмешливо подумал о себе Александр. — Во дожил!» Вскочил, быстро оделся. Было уже половина двенадцатого. Крюгеры до этих пор спать не дали бы, подняли бы в девять как штык. Завтракать.