Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 3. Разгром

Их разговор неожиданно прервал телефонный звонок. Брунгильда попросила к телефону Зульцмана.

Он вернулся сияющий, довольный

— Доктор Геббельс лично вызывает меня. Видно, предстоят какие-то неотложные важные дела.

Подполковник Бурунов больше месяца находился в госпитале, куда попал в начале августа после ранения. Дни тянулись медленно, по-черепашьи. В душе Бурунова нет-нет да и вспыхивала обида на начальника санитарной службы дивизии — военврача Аленцову. Это из-за «медвежьей услуги», как он назвал ее настойчивость, попал сюда и томился в бездействии вполне здоровый человек. Из-за нее расстался с боевыми друзьями и товарищами по дивизии и вот валяется, как никому не нужный, выкорчеванный пень. А каждый день сводки Информбюро приносят совсем неутешительные вести. Бурунов напрягся до предела, когда передавали о Сталинграде. Сообщения эти были тревожными, безрадостными.

Ему становилось особенно стыдно перед неподвижно лежащими тяжелоранеными, когда приходил врач на обход и долго ощупывал и ворочал до онемения его левую ногу.

Нога целехонькая, и только маленькая, потемневшая, будто привившаяся оспинка, точка — след от пулевого ранения.

Рядом лежат без ног, без рук, в лубках, а он? Когда ночью все спят, Бурунов от негодования так сжимает руками железные прутья спинки кровати, что они скрипят.

Но врач и слышать не хотел о его просьбе выписаться. Во всем теле такая сила, отлежался и откормился на госпитальных харчах, как укорял он себя. А вот встанет на злополучную ногу, так пронзительно ударит боль, что даже пот выступает на лбу. Поврежден нерв.

Правда, последние дни недели Бурунов, превозмогая боль, усиленно тренировал ногу: В начале сентября, вечером, он получил письмо от Канашова. Генерал находился в Москве, ожидая назначения. Он писал, что встретил в Главном управлении кадров Поморцева, и тот дал ему адрес Бурунова.

Канашов сообщал, что их дивизия выведена из Сталинграда на доукомплектование. В Москве он встречался с комиссаром Саранцевым, который дал ему номер полевой почты их дивизии. Командир еще не назначен, хозяйничают вдвоем — начальник штаба подполковник Бурлаков и комиссар Саранцев.

Бурунов старательно напрягал память. Фамилию Саранцева он слышал впервые, а вот Бурлакова он немного знал. Но только майора, командира батальона, который был призван из запаса. Бурлаков пришел к ним в дивизию с новым пополнением, когда отступали за Дон. До войны он был учителем математики. С виду совсем гражданский человек — небольшого роста, с острым лицом и высоким лбом с залысинами. Может, и однофамилец, а может, и тот?

Всю ночь не спал Бурунов, раздумывая о письме Канашова. Оно окрылило его, и он почувствовал неудержимый приток сил. К утру у него окончательно созрела мысль: «Надо выписываться из госпиталя немедленно и ехать в Москву за назначением. Могу еще в свою дивизию попасть, пока она доукомплектовывается».

Обхода врача он ждал с нетерпением.

Когда пожилой усатый врач с лохматыми бровями показался в дверях палаты, Бурунов вскочил со своей койки и готов был его обнять. Врач искоса поглядел на резвящегося больного и, надев пенсне, строго сказал:

— Вы что же это акробатические трюки выделываете? Вам противопоказаны резкие движения. Будете так прыгать, пролежите еще месяц.

Бурунова будто окунули в ледяную воду.

— Доктор! — Молящий голос Бурунова заставил врача обернуться. — Я совсем, совсем здоров. И нога. — Он встал с койки на раненую ногу и качнулся влево от боли.

Врач снял пенсне и покачал головой:

— Ну, вот что, подполковник. Командовать будете, когда получите назначение. А здесь командовать разрешите мне. Лежать, лежать и еще раз лежать.

У Бурунова помутилось в глазах — все его надежды рушатся. Печальный и отрешенный, лежал он, уставясь в угол потолка на облупленную штукатурку. От завтрака отказался, обедал без аппетита и съел только первое. Второе отдал выздоравливающему товарищу. И тут же принялся тренировать ногу. Вышел в коридор на костылях. Пройдет в одну сторону, передохнет в снова шагает. Нянечка из их палата, пожилая, седая женщина, Варвара Андреевна, с болью глядела на него и только тяжело вздыхала:

— И чего ты, сынок, себя мучаешь? Лежал бы и лежал себе. Успеется, навоюешься.

— Сердце болит, Варвара Андреевна. Здоров ведь я… Ну что с того, что хромаю?

— А что, сынок, если я тебя к себе определю? Сердце заходится глядеть на тебя, как ты мучаешься.