Иосиф Линдер - Загадка для Гиммлера. Офицеры СМЕРШ в Абвере и СД

Завтрак уже подходил к концу, когда к столику подошел Глазунов и жестом приказал Виктору идти за собой. На крыльце штаба их встретил дежурный и проводил в кабинет, на двери которого висела табличка с короткой фамилией Босс. Хозяин кабинета действительно оказался под стать ей. Приземистый и полноватый, с крупным лицом, заканчивающимся квадратной боксерской челюстью, он напоминал чем-то носорога, готового нанести удар. Маленькие, утонувшие под мощным надбровьем глазки злыми буравчиками долго сверлили Виктора, затем он махнул рукой, и Глазунов моментально исчез за дверью.

Несмотря на кажущуюся примитивность, Босс оказался достойным противником. Прежде всего Виктора поразило то, что говорил он на хорошем русском языке, практически без акцента. За его, казалось, непробиваемым даже пулей лбом на самом деле скрывался острый и цепкий ум. Коварные вопросы оберштурмфюрера не один раз заставляли сжиматься сердце контрразведчика, и ему с большим трудом удавалось уходить от ловушек, умело расставляемых эсэсовцем. Словесная пытка продолжалась весь день, а после обеда к ним опять присоединился Глазунов. К вечеру от невероятного напряжения лица фашистов слились для Виктора в одно большое лицо, стреляющее вопросами, а строчки анкеты, которую он заполнял, превратились в сплошную черную линию.

В общежитие он вернулся перед самым ужином, совершенно опустошенный и выжатый как лимон, но и здесь ему не было покоя. В замкнутом пространстве маленькой комнатушки он чувствовал себя как муха, попавшая в тенета, свитые Дуайтом-Юрьевым. В отличие от грубоватых провокаторов, которых когда-то Гофмайер подсаживал к нему в камеру, Николай действовал намного изобретательней. Он исподволь прощупывал Виктора на первый взгляд ничего не значащими вопросами. Резко меняя тему разговора, он начинал вспоминать далекое детство в Петрограде, пытаясь поймать его на мелочах. С наступлением ночи Виктор, хоть ненадолго, обретал покой, но утром все снова повторялось.

Самым трудным в этой бесконечной череде допросов оказался четвертый день. Сначала — перекрестные вопросы Глазунова и Босса, повторяемые десятки раз, и так до самого обеда. Потом за него взялся то ли гипнотизер, то ли психолог. Вертлявый, как обезьянка, доктор Шмидт сверлил его своими жгуче-черными сатанинскими глазами, выпытывая подробности о том, как ему удалось уйти из устроенной НКВД на ленинградской квартире агента Гофмайера засады и как он оказался за тысячу километров, под Курском, в банде дезертиров.

Изощренный допрос закончился лишь перед самым ужином, но Виктор не пошел в столовую, он сразу же отправился в общежитие и без сил рухнул на кровать. Николай на этот раз, похоже, искренне сочувствовал ему. Он принес из столовой колбасу и хлеб, достал из шкафа бутыль с самогоном и разлил мутноватую жидкость по стаканам. Они выпили по одному, потом по второму стакану, но на этом не остановились, и к ночи на дне бутыли осталась лежать одна только перчинка. Виктор с трудом доплелся до кровати и тут же провалился в темную бездну тяжелого сна.

Так продолжалось еще десять дней.

На пятнадцатое утро в штаб его больше не вызывали. Дуайт тоже пропал, и весь день Виктор был предоставлен самому себе. Недолго погоняв шары в бильярдной, он все оставшееся до обеда время провел в беседке среди зарослей цветущей сирени, наслаждаясь покоем. После обеда он возвратился в комнату, прилег на постель и не заметил, как заснул.

Разбудил его Николай. Радостно потрясая листком бумаги, он воскликнул:

— Все, Витек, карантин закончился, ты чистый! Курмис подписал увольнительную в город.

— Какую? Зачем? — еще не проснувшись как следует, недоумевал тот.

— Ты еще спрашиваешь! Какая, к черту, разница, главное — за забор вырваться!

— И что?

— Ну, ты загнул — что! Даже в этой дыре есть все, что душа пожелает. Кино, вино и домино, а про баб вообще не говорю: эти стервы сами на шею кидаются — только успевай уворачиваться.

— И что, Курмис просто так подписал и ничего не сказал?

— А чего ему говорить, когда по тебе все подтвердилось! Этот твой Гофмайер такую характеристику дал, что хоть под самого Сталина запускай. Ну и я, конечно, слово замолвил, сам понимаешь. Короче, бери увольнительную, быстро одевайся и вперед, а то без нас всю водку выпьют и лучших баб на ночь снимут.

— С меня причитается, — оживился Виктор и с благодарностью пожал руку соседу.

Увольнительная была до двадцати трех часов, и впервые за две с лишним недели у него появилась возможность попытаться хоть как-то дать знать о себе Утехину. Пока он еще не представлял, что и как будет делать, но это был хоть мизерный, а все-таки шанс выйти на связь с Центром. Подгоняемый Николаем, Виктор достал из шкафа пиджак, надел его, почистил недавно выданные туфли, на ходу спрыснул себя одеколоном и уже на пороге внезапно остановился.