Александр Письменный - Фарт

— Уж вы скажете!..

— Хочете, крест дам? Посади ее где в долине — нипочем не примется. Ей подавай место возвышенное, чтобы холодный воздух в низину стекал, она любит покой, тепло, аккуратность Не полил вовремя — зачахнет, перелил — заест грибок. А подкормка, а опрыскивание? Цельная наука.

— Хлопот, хлопот! — сочувственно произнесла Марья. — А годы ваши уже не те.

Дед Токмаков пригнул голову, снизу взглянул на Марью и спросил настороженно:

— А какие такие мои годы, Марья Федоровна?.. Не молодой человек, что верно, то верно, спорить не берусь. Но и не такие они, это самое, особенные. Вы тоже, надо сказать, не из молодых девиц, — с недовольством закончил он.

— Да ведь я ничего такого не говорю. Вы, Егор Васильевич, всем видно, живете не тужите.

— Мне тужить не с чего. Времени нету. Это раньше, в древние времена, народ тужил. Так он и звался — тужики. А нынче на свете живет кто? Нынче народ живет — пыжики. Вот так. Непонятно? — заметил дед Токмаков недоумение Марьи. — Ну, знавал я одного фрукта. Еще когда жил на плоскости. Ученый человек был, ума палата. Малость, конечно, свихнувшийся на почве знания, но ба-альших способностей человек. Сам личности неприметной, роста низменного, волос на нем вьющий такой, игривый. Все науки божественные превзошел и кажного, кто ни есть, видит насквозь. Он-то мне и сказывал: конца света, говорит, не будет. Будет перемена людей. Раньше, говорит, жили на свете тужики. А времена придут — будут жить пыжики. И большое пойдет от того смятение… Вот, я так полагаю, перемена сия уже произошла. Всякое там радио, музыка, га-га-га!.. Да и народ, поглядишь, весь какой-то с переплясом… А может, конечно, брехня все.

— И сколько вы всего разного знаете! — с уважением сказала Марья.

— А чего ж не знать? Угощайтесь, это самое, прошу вас.

Дед Токмаков сдвинул крышку гроба и достал свежее, румяное яблоко. Марья так и прыснула:

— Из гроба-то!

— А что в том? Гроб, или ларь, или сундук какой — одно назначение — для сохранности. Вы не думайте часом, какой-никакой, а я еще не старый. Годами я, может, многих превзошел, а в существо взглянуть — во мне можно и сладость найти, если желательно, и горечи в меру. Вот яблочко, «мирончик» ему название, самолично приучил к горному росту, акклиматизировал, как говорится, покушайте, прошу вас, в нем и сахар, и мед, и кислица в нем кизиловая.

— Да будет вам, Егор Васильевич, даже очень странно вы говорите, — жеманясь и кокетничая, сказала Марья и прикрыла рот углом платка.

— Эх, Марья Федоровна, Марья Федоровна, если хочете знать, жизнь — дело короткое, надкусил только — и нет ее.

— Ну уж, и торопиться не след.

— Зачем торопиться? Но и не опоздать бы, чать. Обратно учтите, я тут и зарплату получаю, и пенсия мне идет, и от сада доход не малый. Сад-то как был, так и остался мой собственный, любительский.

— И к чему ваши речи, не пойму.

— Угощайтесь, сделайте милость, — сказал дед Токмаков и пошлепал губами, не решаясь договорить то, что сверлило в его мозгу.

В среду с полуторкой райпотребсоюза он съездил в поселковую баню и явился на кухню весь розовый после парной, подстриженный в парикмахерской, в новой сатиновой рубахе, в пиджаке, который надевался в торжественных случаях — на ноябрьские и майские праздники да на рождество.

Марья стряпала обед, хлопот полон рот, но она сразу заметила весь парад не ко времени, и сердце ее замерло.

Что-то пряча за спиной, правой рукой дед Токмаков расправил бороду.

— Ковай железо, пока горячее, — сказал он многозначительно. — Съездил в поселок, народу там, народу что людей. Автобус из города, грузовиков, это самое, цельное столпотворение! В сберегательную кассу заходил, взнос произвел. Зарплату получаю, опять же доход с сада и пенсия. Есть на книжке сбережения, скрывать не буду. На старость лет. Думал в кино завернуть — картина пустяковая, про любовь, сказывают. Глупость одна, баловство.

Марья обтерла лицо фартуком.

— Уж вы бы присели, Егор Васильевич. В ногах, говорят, правды нету.

— Покорно благодарствую, мы можем и постоять, — сказал дед Токмаков, поглядывая по сторонам. — Может, ножи надо поточить?

— Ножи точеные, спасибо вам.

— Мясорубка как? Винт не заедает?

— Нет, не заедает, у вас в руках побывала, вещь справная.

Дед Токмаков потоптался на месте, пряча что-то за спиной. Марья почувствовала, что сгорает от любопытства.

— А то, может, что с насосом? — Дед Токмаков качнул головой. — Значит, все в справности. Конечное дело, не в деньгах счастье, однако, это самое, ежели надеть на себя нечего, обратно не сладкое житье.