Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

– Молодец. Объявляю готовность.

– Что, данные пришли?

– Было радио, – кивнул старлей, усаживаясь рядом с Димой, – через полчаса, максимум час, «духи», которых мы пасём, входят в ущелье. Боевую задачу помнишь?

– Так точно, – прокряхтел старший сержант. Как хотелось, чтоб в их смену ничего не произошло! Ан нет, не получилось. – Сколько, товарищ старший лейтенант?

– Кажется, двенадцать.

– Ни хрена себе! – Локтев присвистнул. – Это ж по двое на брата! Небось не налегке идут.

– Ясное дело. Отставить вопросы, старший сержант! – суровеет Угрюмов. – Подмогу уже выслали. Наша задача – задержать банду.

«Знаем мы вашу подмогу, – думает Дима, – когда тут уже всё будет кончено, придут на готовенькое, соберут свои трофеи, да нас… двухсотыми да трехсотыми погрузят. И всё шито-крыто. Сам-то не понимает, что нас просто списали?». Но вслух ничего не сказал; не положено рядовому и сержантскому составу иметь критические суждения о планах начальства…

– Вот что, – ворчит старлей, – приводи в порядок оружие. Готовь точку к бою. Без команды огня не открывать. Ни под каким видом. Твоя задача выцеливать последнего. Как только караван встанет, откроешь огонь на поражение. Вопросы есть?

– С чего бы это караван встал?

– Не твоя головная боль, задача есть – приступай к исполнению!

– Есть, – невесело отвечает старший сержант, и, не дожидаясь, пока Угрюмов исчезнет из виду, наспех дожёвывает завтрак. За год Афгана это его четвёртый рейд и шестой бой. На знакомом месте, что упрощает выполнение задачи. Пять раз всё выходило гладко: у самого ни царапины и, как минимум, трое душ за плечами. Казалось бы, откуда взяться дурным мыслям! Но не отвязываются, и всё тут! «Подстава! Подстава! Подстава! – стучит в висках». И с удвоенным усердием он перебирает и чистит автомат, проверяя и протирая каждую пружину, каждый сантиметр стали, необъяснимо предчувствуя, что шестой бой будет особенным, хоть царапины, а уже не избежишь. В живых бы остаться! Зная, что такие мысли мешают, Локтев гонит их прочь, но они, точно назойливые, мухи всё возвращаются.

Когда из-за Двух Пальцев показывается цепочка людей и навьюченных ослов, неторопливо бредущая по тропе вдоль ручья, глупости покидают голову, как и не бывали там. С полчаса он лежит за распадком с автоматом наизготовку. Гранаты удобно лежат на вытянутую правую руку в ложбинке меж камней. Каска припорошена пылью и плотно сидит на голове. А цепочка людей приближается. Различимы отдельные силуэты. Девять… Десять… Одиннадцать… Двенадцать… Тринадцать…

Это потом он будет удивляться, отчего так странно вели бой, отчего не вызвали «Ураганы» [22] , попросту равняющие горы залпом, а положили против каравана бойцов из разных подразделений, не знающих друг дружку. Это потом он будет задавать вопросы самому себе, потому что больше некому. А ему будут задавать вопросы офицеры «спецуры», и каждый их вопрос будет восприниматься как нелепость, бредятина. Это потом однажды его вызовет замполит и прикажет никогда и никому не рассказывать об участии в секретной операции в ущелье у горы Два Пальца, и он, Дмитрий Павлович Локтев оставит автограф под обязательством хранить секрет до конца своих дней. А пока он просто лежит, всматриваясь в пыльное пространство и молча отсчитывая двигающиеся внизу фигурки, прикидывая, какой из них уготованы 9 грамм из его рук. Дыхание ровное. Пульс спокойный. Взаимоубийство – мужская работа, никаких эмоций!.. Четырнадцать… Пятнадцать…

Время, проведённое на больничной койке, Татьяна будет вспоминать с омерзением. Жизненное пространство привыкшей к воле девушки свелось к малюсенькой палате, где с трудом умещалась единственная койка, зато вольготно себя чувствовала многочисленная мелкая живность, противно шуршащая по ночам. Ежедневная влажная уборка истребить соседство с тараканами и мышами не могла. К тому же, в палате стоял удушающе спёртый воздух, пропитанный смесью самых отвратительных для Татьяны запахов, не устраняемой даже многочасовыми проветриваниями. Чужой провинциальный городок, где экспедиция должна была провести два дня и откуда должен был начаться пеший маршрут к месту раскопок, стал для Тани роковым местом. В первый же день угодив под колёса, она, естественно, ни в какую экспедицию со всеми не поехала. Её без памяти доставили в эту больничку, где сразу после рентгеновских снимков шамкающий старичок хирург долго молча осматривал девушку, качал головой, мрачнея суровым лицом, после чего изрёк тоном судьи, зачитывающего смертный приговор: «Всё в порядке. Но на скорое выздоровление не надейтесь». Руководитель экспедиции телеграфировал о случившемся матери Татьяны и объявил остальным назавтра общий сбор. Что бы ни случилось, а срывать задание нельзя. Он принял решение до приезда кого-нибудь из родных оставить с пострадавшей Лену с 3-го курса, весёлую полненькую девушку, способную скрасить той одиночество, а остальным наказал собираться в путь. Лена, разумеется, расстроилась, но понимала, что оставлять подругу одну нельзя. Когда на третий день Татьяна пришла в себя, скуля от боли во всём теле, увидела, где оказалась, и поняла, что с нею произошло, она начала увещевать Лену оставить её, догонять экспедицию. В конце концов, не в чужой стране, чай, не оставит советская медицина человека в беде! Лена кивала головой, не возражала, но уходить не собиралась. Отвечала, что, вот мама приедет к дочке, и она со спокойной душой её оставит, так сказать, с рук на руки.