Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

На запястьях защёлкнулись наручники, и уже через пять минут всех троих, наспех одетых, а двоих из них ещё и не до конца просохших после душа, вели вниз по лестнице, туда, где за окнами их ждал морозный зимний вечер и полная неизвестность впереди.

Раскатистое эхо канонады разнеслось над ночным городом, и одновременно в разных его частях в чёрное небо взвиваются оранжевые снопы искр. Они возникают подобно фантастическим гигантским кустам, освещают погружённое в ночь пространство на короткое время и гаснут. А после вновь расцветают, с каждым взрывом приближаясь к тому месту, где за их завораживающими вспышками пристально наблюдает часовой. Он стоит не шелохнувшись, сжимая в руке ремень автомата, и считает огненные кусты. Один… Два… Пять… Десять… Двадцать три… Многосоттысячный, а может, и миллионный – кто их тут считал! – Кабул высвечивается с каждым взрывом то одной, то другой своей частью. Город, столь разноликий, сколь и пугающий своей пестротой, ночью превращается в сказочного огнедышащего змея, изрыгающего из своей огромной пасти яркие всполохи. И это пламенное представление – уже которую ночь подряд. Ужасаясь мысли о том, что каждый такой всполох стоит чьей-то жизни, часовой продолжает считать, заворожённый зримой панорамой войны. Призрачный город, спрятанный в кольце гор, окруживших его со всех сторон, переливается оранжевыми огнями. При каждой вспышке вверх на десятки метров взлетают предметы, тела, части тел. Вычерчивают в небе плавные силуэты и ложатся наземь. Это – чья-то боль, чья-то смерть и, одновременно, чья-то работа. Кто-то же нажимает курок, посылает снаряд, метает мину или гранату! Как получилось, что он, человек сугубо мирной профессии, ни сном, ни духом не чаявший оказаться причастным к массовым человеческим жертвоприношениям, стал свидетелем этого бессмысленного в своей мощи кошмара войны? Всё детство и юность посвятивший музыке, ставя перед собой высокие цели, о достижение которых могло бы сломаться даже самое крепкое честолюбие, он теперь вынужден отдавать долг Родине таким страшным способом… Нет, этого Гриша никак понять не мог, сколько ни бился над разрешением мучившей его загадки. Конечно, предчувствие достигало его уже давно. Но одно дело слепое предчувствие, а другое – зримая явь.

В эту ночь обстрел столицы продолжается долее обычного, и удары разрывающихся ракет настигают свои цели значительно ближе к их горке, чем в предыдущие дни. И канонада всё отчётливее. В случае приближения обстрела до определённой отметки часовому предписано поднимать тревогу, и Гриша напряжённо наблюдает за происходящим, продолжая считать и мысленно готовясь к худшему. Поразительно, но нет страха. Вообще. Точно это не смертельная опасность летит по небу тяжёлыми металлическими птицами, разрывающимися на тысячи горячих осколков при падении, а прекрасный в своём величии звездопад, за которым так хорошо наблюдать. Разум холоден. Сердце холодно. Только счёт. Восемьдесят девять… Девяносто… Девяносто один…

Девяносто первый взрыв взметнул в ночное небо плавно кувыркающиеся обломки двухэтажного здания, и там сразу же вспыхивает пожар. Языки пламени начинают лизать соседние строения. И вот полыхает и там. И уже целый квартал объят огнём. Гриша видит, как в панике от дувала к дувалу перебегают люди. Бесстрастно отмечает: вот женщина падает, прижимая к груди младенца, вот к ним бежит мужчина, и, не добежав, вспыхивает факелом, вот каменная глыба от разорванного в клочки здания, падая с неба, рассекает надвое старика в халате, его раздвоенное тело ещё делает несколько попыток шагнуть вперёд, но не может, ноги меж собой не связаны, и падает навзничь двумя хлюпающими кровью половинками, вот несётся по объятым пожаром ночным переулкам автомобиль, тщетно пытаясь скрыться из этого ада, а уже через минуту он лежит в арыке вверх колёсами…

Девяноста второй удар пришёлся точно по линии, обозначенной, как граница тревоги. Гриша вскидывает автомат стволом вверх и выпускает в небо короткую очередь. Тотчас отвечает ближайший пост, и через несколько секунд над батальоном разносится сирена тревоги. Личный состав бегом размещается в укрытиях. Часовые, согласно приказа, занимают положение лёжа. Гриша матерится, как конюх из запойного села, потому что на его посту везде под ногами липкая жижа, после которой шинель час отстирывать. Но приказ есть приказ. Уже лёжа в грязи, он с усмешкой дивится на себя: не столько заботится о собственной безопасности, сколько исполняет приказ, но понятно же: лёжа целее будешь! Едва подумал, как следующий взрыв, девяноста третий по счёту раздаётся совсем рядом, даже как будто в собственной голове. Сверху сыплется какая-то дрянь, мелкие камушки стучат по каске, а шагах в двадцати с жалобным свистом в землю втыкается смертоносный осколок. Гриша отрывает голову от земли – оглядеть обстановку, и видит, как заполыхал контейнер на складе ГСМ [104] . Он машинально вскакивает и хочет кинуться к пожарному щиту, как получает короткий тычок в спину и окрик разводящего: «Не сметь! Лежать!». Едва он исполнил эту команду, как пламенеющий контейнер глухо ухнул, разваливаясь на куски, и они отдельно друг от друга разлетаются малиновыми прямоугольниками по черноте неба. «Хорошо ещё, не в нашу сторону, – успевает подумать Гриша, наблюдая за их траекторией». А следом за разорвавшимся контейнером начинают поочерёдно громко хлопать лопающиеся баллоны. Это уже на территории соседнего автобата [105] . И хотя эти хлопки, в отличие от взрыва контейнера, совершенно безопасны, от их звука Григория наконец-то настигает страх, бессмысленный и неуправляемый. Очевидно, что-то биологически несовместимое с организмом человека в самом хлопающем звуке, помимо сознания воздействующем на психику. Страх волнами пробегает снизу вверх раза два и застревает в нижней части живота, отчего накатывает дурнота и жутко хочется облегчиться. Понимая, что отправлять естественные надобности часовому категорически запрещено по уставу, Гриша как может, борется с приступом, вслух уговаривая себя, что это всего-навсего рефлекс, а он человек, значит, в состоянии подавить рефлексы. Кое-как у него это получилось, и через непродолжительное время живот начинает отпускать. Он вновь приподымает голову. И понимает: пока он боролся с собой, ситуация вокруг изменилась. Половина автобата объята огнём, а обстрел, похоже, прекратился. Со счёта он всё-таки сбился, пока справлялся со страхом. Интересно, до сотни залпов дошло или нет?