Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

– Вот именно, коллега! – воздел указательный палец Беллерман. – Вы проведёте одну только беседу, а мне потом нужно будет полгода работать всей командой на устранение последствий вашего контакта. Вы меня простите, но ваши методы массового воздействия слишком грубы для такого тонкого дела, как индивидуальная психология. Не лучше ли, всё же, заниматься телевидением, газетами, торговыми пирамидами, тоталитарными сектами? По-моему, вы путаете границы.

Целебровский, окончательно успокоившись, видя, что Беллерман нисколько не в курсе главного интересующего его звена всей операции, кивнул головой, изображая согласие, и приговорил:

– Ну, извините, коллега! Если я чего не понимаю в ваших играх, то я не стану, поверьте мне, ни в коем случае не стану нарочно вам вредить. Если вы считаете, что разговор со мной на интересующие только меня темы может повредить вашей генеральной линии, я готов пожертвовать этим разговором ради вас.

– Хорошо, – коротко подвёл черту Владислав Янович, – скажите, кто конкретно из ваших людей курирует предстоящую втречу?

– Вы хотите, чтобы я раскрыл перед вами карты? – улыбнулся Целебровский, внутренне торжествуя. Да, он поторгуется для виду, а потом с чистой душой сдаст ему фамилии Лебезянского и его людей, даже если это будет означать для них прямую угрозу их жизни сразу по окончании этой операции. Главный свой секрет – Чёрную Книгу – он утаил. Пускай Беллерман думает про древнеиндийскую ерунду! К слову сказать, и Лебезянский не посвящён до конца в то, что именно должен заполучить от «объекта». Долина-младшего пасут опытные оперативники. Каждый шаг под контролем. Долин-старший вычислен, не сегодня-завтра ему тоже сядут «на хвост». «Опер», что будет свидетелем и участником изъятия реликвии, сдав её лично Целебровскому, после этого не проживёт и часа. Свидетелей всё равно не будет! Даже Долины могут оказаться лишними, и никакой профессиональный интерес соседнего подразделения к своим «испытуемым» не остановит Целебровского! Если только возникнет подозрение, что артефакт может быть рассекречен, механизм ликвидации будет запущен немедленно. Впрочем, пока это лишь отдалённые планы.

Андрей Александрович Долин не разбирался в политике. Ни в комсомольской юности, ни в армейские годы, несмотря на усердие идеологов, воспитателей и замполитов, он не проявлял к ней интереса. Из программ новостей и газет выбирал спорт и погоду, лишь изредка в последнее время, когда это стало касаться всех жителей многострадального отечества, экономические новости. В составе редколлегии «Памяти» Долин был подчёркнуто аполитичен. Дни путча на короткое время привлекли его внимание к политической жизни страны. Но интерес быстро иссяк. Какая разница, будут тебя гнуть под лозунгом «Вперед! К победе коммунизма», «Социализм с человеческим лицом» или «За права человека»? От перестановки этих одинаково непонятных слов ничего в жизни не меняется, так не легче ли не тратить на их обдумывание драгоценного времени! Беллерман не смог переубедить «испытуемого», когда тот утверждал, что все эти словеса чужды нормальной лексике. Став случайной жертвой хулиганского ЧП в подземном переходе, Долин ещё более отдалился от всего, к чему так активно, напротив, приближались с каждым днём почти все из его окружения. Маша уважала его аполитичность. Но, как историк, не могла её разделять. Став мужем и женой, они сблизились в своём видении мира, не имевшего социально-политической окраски, а пахшего цветами, наполненного звуками и красками живой природы, вмещающего лица и поступки людей. Но оценки этим поступкам, даваемые Машей, были реалистичнее и жёстче, а оценки Андрея психологически глубже. В каждом явлении один подмечал одно, а другой другое, и они постоянно обменивались своими суждениями, что и приносило ощутимую пользу каждому, и было интересно обоим.

В должности председателя кооператива Долин продолжал отстаивать свою линию, независимую от политических пристрастий фонда и его председателя, формально стоящих над ним. Когда Локтев или Глизер требовали средств на проведение манифестаций, митингов, выпуск политической газеты взамен утраченной фондом «Памяти», он каждый раз интересовался, есть ли прямая или косвенная выгода от этих вложений, и насколько велик наносимый ими непосредственно кооперативу «Шурави» ущерб. Локтев, посмеиваясь, называл Андрея «уездным купчишкой», намекая, что рано или поздно сменит в «Шурави» председателя. Андрей в таком же тоне предлагал вернуть Саида Баширова, ведь ему «удобнее заколачивать бабки в автокооперативе, чем пудрить людям мозги в роли идеолога партии». Дальше этих лёгких и, в целом, дружеских взаимных «уколов» дело не шло до конца 1992 года. Городские власти, методично заменяя всё, что напоминало бы о великой стране СССР, добрались, наконец, до кооперативов, коим надлежало в обязательном порядке пройти процедуру перерегистрации, в случае необходимости, со сменой названия. В названии «Шурави» фигурировало слово всесоюзный, подлежащее ликвидации. В день получения извещения о необходимости смены названия в кабинете Долина раздался звонок. Бодрый голос Локтева изрёк ожидаемо неожиданное: