Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

– Вот потому ты и предприниматель, а я…

– А с чего ты об этой ерунде спросила?

– Это не ерунда, Роман. И постарайся побыстрее себе это…

– Да не обижайся! Если ты верующая, я не вмешиваюсь! Хочешь ходить в церкви, ходи. Сейчас не запрещено. Лишь бы делу не мешало.

– Значит, как я понимаю, о том, что ты меня берёшь в своё дело, мы в принципе договорились?

– В принципе, да! Будешь разъездным агентом. Будем расширять дело. Тебе прибыток, мне прямая выгода. Заодно, может, столкуемся…

Вместо ответа Татьяна оглушительно расхохоталась. Роман часто-часто заморгал глазами. Разве он сказал что-то смешное? Таня утёрла краешки глаз и проговорила:

– Нет, ты неисправим! Всё ещё претендуешь, бизнесмен? Мы с самого начала условились, для кого весь этот спектакль!

– Ладно, я в эти дела не вмешиваюсь, – пробурчал Меченый. – Но тогда и ты не лезь в мои. Веришь – не веришь… Надеюсь, со временем недоверие между нами устранится, и ты поймёшь, я нормальный парень, со мной можно и дело делать и удовольствие получать. Считай, ты в деле с сегодняшнего дня. Ну, теперь хоть скажешь, наконец, что же они из-под тебя хотят? Что за вещица-то?

Таня усмехнулась, протянула Роману руку – по-мужски, для пожатия – и сказала, чётко акцентируя каждое слово:

– Многие знания – многие печали. Царь что говорил?

– А что я скажу Давыдычу? – с обидой в голосе проговорил Роман, тем не менее, крепко и уверенно пожимая протянутую руку. От его пожатия лёгкий морозец пробежал по жилам девушки. Она ощутила, какая матёрая сила таится в этом бывшем «зэке». Но быстро уняла накатившее чувство и ответила:

– Потянем время. Ты сможешь. Ты же игрок! Только одну поездку сделай мне побыстрее. Скажем, с целью расширения торговли.

– Игрок, – грустно согласился Меченый, и они побрели вперёд…

Островерхие вершины тёмных елей подёрнуло первым инеем. Тонкая наледь споро сковала все лужицы и ручейки вокруг обители. Чистый воздух упруго звенел морозцем. Всё предвещало суровую зиму. Старец Сергий ведал, что означают сии многочисленные знаки, и скорбью отзывалось сердце его на них. Много сирых и убогих не доживет до весенних капелей. Вечная труженица снесёт страшной косой многие головы и уложит их в хрустальном ларце вечности, что молва народная поместила на границу полнощного края, откуда приходят зимы и ночи. Такова непреложная правда. Но противиться тому, что суждено свыше, значит извратить путь и накликать беду.

Инок Ослябя неподвижно сидел напротив старца каменным изваянием уже более часа. Могучие руки, скрещённые на груди, застыли в полном покое. На челе не дрогнет ни единый мускул. Лишь глаза зорко взирали на мир, подрагивая зрачками, да клубы тёплого пара то и дело взвивались над головою. C тех пор, как воротились полки князя с победою, Ослябя не покидал обители и редко выходил из своего оцепенения. Обет столпничества [83] исполнял строго, не взирая ни на чьё присутствие. Поначалу князь, возжелавший наградить оставшегося в живых после битвы инока, терпеливо дожидался окончания молитвенного стояния Осляби. Но, так и не дождавшись, осерчал и в досаде решил более не навещать обители, покуда насельникам ума не прибудет. Поведение столпника расценил едва ли не как оскорбление своему княжескому достоинству. Но мер не принимал, понимая: всенародно признанный герой Ослябя, павший от руки врага брат его Пересвет и духовный пастырь их старец Сергий в глазах люда московского куда значимее даже князя-победителя. Старец, проводив поезд [84] смиренной полуулыбкой, обронил неподвижному иноку:

– Будет ещё славы с нас и нашего князя! Се суета и тлен…

Ослябя невозмутимо продолжал стоять, воздев очи горе, и лишь слабо шевельнувшаяся бровь была ответом старцу. Утвердительным, как истолковал Сергий. Со вздохом перекрестив в спину удаляющихся всадников, старец направился в пещерку, затеплил огарочек и принялся за дело, коему посвятил остаток своего земного времени. В осьмом часу вечера, когда непроглядная темень разлилась окрест, укрыв и макушки елей, и блестящие глади замёрзших лужиц и ручейков, и очертания тропинок, ведущих к пещерке старца, да и саму пустынь, едва различимую лишь по слабым отсветам лампады да лучинок, пробивающимся сквозь крохотное оконце, старец вышел наружу. Ослябя ещё стоял. Но Сергий знал: на сегодня обет давно исполнен, и следовало бы помочь иноку выйти из оцепенения. Подошед к нему, старец возложил длань на плечо и молвил: