Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

– Как обращаться, ровным счётом не имеет никакого значения. Просто хочу, чтоб ты понял: ты не случайный везунчик, а отобранный кандидат. Поэтому у тебя только два пути. Либо согласишься, либо навсегда останешься за колючей проволокой. Думай, время пока есть. А чтоб тебе не мешали думать, прямо отсюда направишься в лазарет. Там тихо, беспокоить тебя никто не будет. Глядишь, и прикинешь, что к чему, как надо, – с этими словами он встал и покинул помещение. А Меченый заскрежетал зубами. Никогда не был стукачом, никогда не шёл на сотрудничество с «органами», и сейчас ни за что не пойдёт! А вдруг слова гада-полковника – не преувеличение, не пустая угроза, а реальность? Ведь после всего, что он вывалил на Меченого, просто так не отстанет. Надо что-то делать! Надо что-то делать! Но что?

Отлежавшись в лазарете, Меченый вернулся в барак. И сразу заметил: его обходят стороной. Никто не удостаивал взглядом. Не выдержав, на третий день, Меченый затеял свару с одним из гопников по кличке Сеня Кабан. Наскакивал на него, как бойцовый петух, и кричал:

– Ты что, мразь, за ссученного меня держишь! Знай, падло, стукачом не был и никогда не буду! А ты! Ты! Да ты сам у оперов задницу год лизал! Что я не знаю? Потому и работёнку себе полегче срубил, и местечко в бараке потеплее! Ты…

Неизвестно, чем бы закончилась потасовка, не появись Царь. Перед ним расступались все, даже опера. Никогда ни на кого не повышая голоса, никуда не спеша, он редко куда выходил и сам. К нему доставляли, кого требовал. При нём всегда было по несколько «шестерок», готовых выполнить любое поручение. Меченому было известно только то, что в этой колонии, чуть ли не самого Берию помнящей, Царь дольше всех. Сидит, кто говорит, с 1956-го, кто говорит, с 1945-го года, то и дело прибавляя себе срок, не сходя с места. Говорили, что за десятилетия он перебывал во всех колониях СССР. А ещё шептали, что ему – как ветерану отсидки – даровали право самому выбирать, в какой колонии сидеть очередные полгода. Наверное, всё это враки. Но шлейф сплетен и легенд вокруг магического имени Царя не стихал.

Когда Царь вошёл, в бараке воцарилась мёртвая тишина. Только что со свистом и улюлюканьем подогревали сцепившихся драчунов сокамерники, и вот расступились, прижались к стенам. Потасовка сама собой прекратилась. Двое её участников, тяжело дыша, уставились на Царя, тот неторопливо подошёл к ним, долго разглядывал лица в синяках и ссадинах. Наконец, он прервал молчание:

– Почему дураки всегда чешут кулаки, а?

Сеня Кабан, знавший, кто перед ним, поспешил ответить:

– Так я… это… Я ничего… Он первый затеял, придурок меченый.

– То, что Меченый, мы все знаем, – строго сказал Царь, миллиметр за миллиметром разглядывая лицо зачинщика свары, – вопрос, кем и за что меченый. Сам-то что скажешь?

Тишина – слышно, как муха пролетит. Как ответить, Меченый не знал. Да и вопрос показался странным. За годы он свыкся с прозвищем, не задавая себе уже никаких вопросов. Ну, Меченый, и всё тут!

Царь обернулся вокруг и негромко, но властно приказал:

– Ну-ка, шасть по шконкам! Я с этим вот, – он ткнул пальцем в Меченого, – говорить желаю.

Вмиг барак обезлюдел. Все попрятались по своим кубрикам, да подальше от того места, где стояли друг напротив друга Царь и двое драчунов. Царь глянул на Сеню Кабана:

– Что стоишь? Тебя тоже касается, – тот опрометью выскочил вон. А царь положил тяжёлую руку на плечо Романа и подтолкнул в дальний угол, где было свободное место у столика. Обычно там обитатели в часы досуга читали и писали письма, брились, что-нибудь чинили из одежды или обуви. Там же происходили самые важные разговоры между «зэками». Теперь Роману предстояло там побеседовать с самим Царём. Когда они уселись друг напротив друга, тот сказал:

– Зови меня Царём. Здесь все меня только так и величают.

– Что ж, большая честь! – фыркнул Меченый.

– Не форси. Пустое. Недостойный воин, а туда же – ерепенится.

Царь помолчал, продолжая пристально рассматривать Романа, потом протянул:

– Да-а! Вот, значит, каков ты. Что ж, потолкуем?

– Да, ваше величество, – на полном серьёзе ответил Роман и услыхал несколько звуков, означающих, судя по всему, смех. Но глаза Царя оставались серьёзными и даже грустными. Через паузу Царь продолжил:

– Ладно, Аника-воин, слушай внимательно и не перебивай. Каждое моё слово для тебя подороже золота будет. Из грязи да в князи захотелось? Знаю, не впервой уже. Не выйдет, голубь мой. Не бывает. Законов Рода не знаешь. Отцу твоему непутёвому говорил. И тебе повторяю. Каждый своим путём по грешной земле-матушке бредёт, на чужой не переходит.