Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

Утро выдалось ясным. Хрусткий мороз очертил все линии, и глазу было больно смотреть на неестественную резкость и преувеличенную яркость всех, обыкновенно, тусклых, красок. Кое-где сквозь белизну припорошенных снегом дорожек проступала малиновая краснота кирпичной крошки. Как пятна крови на белой рубахе. Местами шапки сугробов горели столь ослепительным блеском, отражая солнечный свет, что на них было не взглянуть.

В судороге перемен люди утрачивали чувство реальности. Не успев привыкнуть к исчезновению с карт великой державы, они сталкивались с новым понятием «инфляция», ворвавшимся в повседневный обиход каждой семьи скачками цен по два-три раза на день. Разваленные «перестроечным» угаром связи превращали сытых в полуголодных, зажиточных в бедных, умеренных в экстремистов. Люди ещё не знали, какая череда ограблений им уготована, а в душах уже поселилась безотчётная тревога, усиливаемая внезапно хлынувшим на экраны потоком фильмов, одинаково нагнетающих её. В самом начале первой весны нового государства в воздухе завитало новое завораживающее слово – приватизация. Вкусив единожды наркотика громких посулов лёгкой наживы, люди переставали различать правду и ложь. И с новым словом слепо связывали наивные надежды на «светлое будущее». Отравленную приманку им неспешно и последовательно подбрасывали газеты, телевидение и радио. Кролик уже двинулся к удаву.

Происходящее в стране как в кривом зеркале отражалось на жизни колонии. Игры в демократию с определёнными режимными послаблениями сочетались здесь с резким падением качества и количества пищи, сокращением объёмов производств и, как следствие, нарастания недовольства. Зам. по режиму как никто другой понимал, чем это может закончиться, но не в силах был ничего поделать. В итоге, когда последней каплей, переполнившей чашу терпения «зэков», стало преждевременное, с 1 апреля, отключение отопления бараков, в самые, несмотря на солнечную погоду, морозы, в лагере вспыхнул бунт. Зачинщиками были шестеро доходяг, их и за людей-то не считали. Оказалось, эту «дохлую команду», готовы поддержать чуть ли не все.

Заваруха случилась в ночь со 2 на 3 апреля. Один из зачинщиков ударил охранника и с криком «Убийцы! Подонки!» начал биться головой о стену, пока не потерял сознание. Это сработало как сигнал. Одновременно в четырех разных местах того же барака, а через пять минут и в соседнем бараке заключённые напали на охранников и, завладев табельным оружием, вырвались в коридор. Поднятые по тревоге солдаты караула не смогли предотвратить массовых беспорядков. Рассвирепевшие и озлобленные «мужики» [67] , мотавшие срок «первоходом» [68] , очертя голову неслись в разные стороны от бараков, не имея точного плана действий. Пьяный глоток иллюзорной свободы сделал своё дело. Подобно такому же глотку того же яда, превратившему в осколки целую страну с многомиллионным населением. Колонию охватило массовое безумие. Отовсюду слышались крики, раздавались беспорядочные выстрелы. В час ночи поднятый в ружьё личный состав воинской части внутренних войск получил приказ вести огонь на поражение.

Как это обычно бывает, стихию толпы незримо направляли те, кто имел конкретные цели. Один из них вор-рецидивист Гаидзе по кличке Батон, неспешно проследовал к камере, где, безучастный к происходящему дремал на комфортной шконке Царь. В руках Батона были ключ от камеры и кастет. Проскользнув мимо охранника, он в два прыжка пересёк просматриваемое место и приблизился к цели. Остановился, прислушался, решительно вставил ключ в замок и, отворив, резко раскрыл тяжёлую дверь. Царь порывисто встал и встретил непрошенного гостя долгим испытующим взглядом.

– Что, Батон, оборзел? – взревел Царь, когда Батон скокнул в его сторону, норовя заехать кастетом в челюсть. Внезапный удар не получился. Опытный поединщик Царь перехватил руку нападавшего и с хрустом заломил за спину. Батон был повержен. – Говори, сука, кто подослал! Говори, пока кишки не выпустил!

– Яшка. Яшка-одессит, – простонал Гаидзе, пытаясь вытянуться, чтобы хоть немного уменьшить боль в заломленной руке.

– Гад! Он народ взбаламутил? Говори, а то порешу тут же.

– Мне больно! Отпусти, – взмолился Батон, но Царь ещё круче заломил ему руку. Кости жалобно хрустнули. «Перелом, – пронеслось в голове у Гаидзе». Взвизгнув по-бабьи, он шепнул:

– Руку ломаешь, гад!

Вместо ответа Царь рывком опустил противника на колени и со всей силы пнул его ногой в живот. Гаидзе растянулся ничком перед Царём с неестественно вывернутой правой рукой, всё ещё сжимавшей в бесполезном усилии кастет. Царь сплюнул и, утерев губы, произнёс: