Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

Улыбка. Рукопожатие. Поклон. Улыбка. Пустая фраза. Рукопожатие. Поклон. Приветствие. «Спасибо, Станислав Альбертович!». Поцелуй. Рукопожатие. Поклон. «Здравствуйте, Розалия Степановна! Как я рад!.. Спасибо…» Поцелуй. «Какая честь для меня!..» Объятия. Рукопожатие. Короткий поклон. Шаг навстречу. Улыбка. «Моисей Аронович! Спасибо, что пришли… Большое спасибо, очень тронут… Ваше мнение особенно ценно… Кто-кто?.. Ах, да, я знаю этого студента. Кажется, ученик Слуцкого. Вам понравилось?..». Короткое рукопожатие. Шаг назад. Поклон. «Здравствуйте… Спасибо». Поклон. Улыбка. Короткий поклон. И так далее…

Церемония, всегда вызывавшая у Берга смутное отвращение, и которую он всегда избегал, на сей раз показалась даже в чём-то приятной. Молодому человеку льстило оказаться в кругу выдающихся мастеров, пожать руку самому проректору Румянцеву, коему прочат большое административное и творческое будущее, глянуть в глаза тем, кто в другой ситуации был для него недосягаем. Вот в очереди готовит правую руку для пожатия, обозначая контуры свежей молодой улыбки на морщинистом лице, академик Кошелев, прославившийся тем, как мастерски смешал с грязью «самого Найдёнова» в теледебатах по поводу запланированного к сносу обветшавшего исторического здания. А Найдёнов, между прочим, не последняя фигура на нынешнем небосклоне. Говорят, он метит в кресло министра культуры. Вот неразлучные композитор Грунц и скрипач Круглянский. Всегда вместе. Один играет музыку другого. А тот проталкивает его во все залы. Говорят, у Грунца дядя в Москве крупный торговый чиновник. Вот Елена Май, у которой восемь кошек и столько же государственных, международных и общественных премий, говорят, за одну единственную книжку. Вот лауреат бесчисленного количества конкурсов, солист какого-то безумного количества оркестров и первый исполнитель чуть ли не всех эпохальных произведений современности Максим Званский. Его выразительная сухопарая фигура, увенчанная потрясающей копной седых и жёстких, как пакля, волос, торчащих в разные стороны, всегда приковывает внимание. Вот прихрамывающий то на левую, то на правую ногу сильно заикающийся директор филармонии Грапов. Загадочный человек – нелюдим, мизантроп, с застывшей на лице миной брезгливого снисхождения к окружающему, но всегда в потрясающе дорогих костюмах и благоухающий фантастическим парфюмом. Певица Абдурахметова с мужем, поэтом Ивановым. Глядя на него, понимаешь, что Иванов – не фамилия, а псевдоним. Жгучий брюнет с массивным библейским носом, с которым, как со штыком наперевес, можно ходить в атаку. Глубоко посаженные глаза неопределенного цвета под тонкой полоской чёрных бровей, изогнувшихся дугами и сходящихся над переносицей. Речь скороговоркой, отрывистыми, лающими звуками, с грассирующим «р» и, по-кавказски, смягченными шипящими. Завсегдатай всех заметных собраний творческой интеллигенции города ведущий постоянной радиопередачи «Город ждёт» Фёдор Фёдорович Шпынялов. Никому не приходило в голову поинтересоваться, чего, собственно, ждёт этот самый город. Радиослушатели глотали несусветную чушь, изрыгаемую глуховатым тенорком Шпынялова, как заворожённые. И никто не попытался возмутиться ни тем, что ведущий шепелявит, неграмотно говорит по-русски, запинается и постоянно перевирает факты и даты. Зато, каких людей вытаскивает в студию! С какой лёгкостью обращается к ним на английском, немецком, французском и испанском языках! Его будто вытесанная топором квадратная фигура, как волнорез, рассекает потоки двигающихся людей. Говорят, он фантастически богатый коллекционер. Вот доцент Елена Стыньш, способная довести до обморока своими придирками на зачётах и экзаменах любую студентку и снисходительная ко всем студентам. Бедная женщина! Прожила старой девой всю жизнь, нелепо положенную в основание двух никому не нужных диссертаций, но свято уверенная, что она величайший после Асафьева искусствовед века. Известный в городе врач Глеб Викторович Бессонов, чья внушительная фигура в явном противоречии с прочими, подле виновника торжества. Рукопожатие. Поцелуй… А они давно знакомы! Интересно…

Наблюдая за процессией и рассеянно слушая разговоры, клубящиеся в парадной зале артистической комнаты, Гриша улавливал особый дурманящий аромат после концертного ритуала. Впервые в жизни он начал понимать вкус этой процедуры, и она перестала вызывать в нём протест. Артист, только что в напряжении всех сил отдававший себя публике, нуждался не столько в словах поддержки. Они большею частью произносились фальшивые и дежурные. Согласно обычая. Нет, артисту требовалось переключение. И чем резче, контрастнее будет оно, тем легче ему будет вернуться в нормальную жизнь, аккумулируя новые силы для нового выхода к публике. Так размышляя, Берг почувствовал острое желание вновь подойти к Румянцеву и сказать на сей раз что-то настоящее, искреннее, от души. Поблагодарить за действительно хорошее исполнение музыки своего учителя. Гриша сделал было шаг к дирижёру, когда тот на некоторое время остался один в центре залы, ибо очередь поздравляющих иссякла, все разбрелись по группам. Но, наткнувшись глазами на глаза Игоря Васильевича, остановился, не решаясь двигаться дальше, и стушевался полностью. По-прежнему сияя улыбкой, дирижёр пронзал пространство жёстким оценивающим взглядом, словно считывая внутренние движения присутствующих. Взгляд хищной крупной кошки, уверенной в том, что любое тело вокруг суть потенциальная её добыча. Румянцев заметил движение студента и первым обратился к нему: